Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

— Сегодня утром.

Радостное выражение на лице мулата быстро уступило место любопытству. Даже голос изменился от волнения, когда он спросил:

— Ну, что нового в Гаване?

Гость пожал плечами и после секундного молчания неохотно, едва ли не с трудом, ответил:

— А что Гавана? Гавана занята бейсболом, кабаре, новыми фильмами… — и, снова пожимая плечами, добавил: — Но покойников хватает и там…

Портной стоял, раскачиваясь, заложив руки за пояс.

— А здесь вот не думают ни о бейсболе, ни о других играх, — сказал он. — Здесь, по-моему, не играют даже в шахматы. Ну садись, чего стоять-то.

Мулат подвинул негру стул и, когда тот сел, внимательно взглянул в глаза гостя.

— Хорошо, а все-таки зачем ты приехал?

— Посмотреть, как тут у вас.

Кико запустил руки в свои курчавые волосы и, закрыв глаза, сморщился, словно от боли.

— Нечего смотреть на эту жизнь. Не надо! Ад. Сущий ад, дружище. Каким-то чудом я раздобыл заказ на костюм. А вообще жить невозможно — нет работы. Ничего нет. Только выстрелы, погони, пытки и трупы… С тех пор как я вышел из партии, я ни во что не вмешиваюсь, и все равно меня не оставляют в покое. Два раза арестовывали. Хорошо, друзья помогли…

Негр слушал его, внимательно рассматривая свои руки. Потом, оглядев помещение, равнодушно спросил:

— Действительно ни во что не вмешиваешься?

Мулат уставился на него, как на привидение, схватил себя за горло.

— Я? Вмешиваюсь? Ну нет, парень! Эти люди сошли с ума… — И вдруг тихо и без всякой связи с предыдущим сказал: — Если бы у нас было хоть немного… того… того, что нам нужно… Батистовцы — убийцы и грабители. А те, кто против них, — сумасшедшие. Так не делают революцию, но они ее делают, и Батиста не может справиться с ними. У них есть Сьерра и тысячи парней здесь, которые предпочитают умереть, чем так жить…

Негр встал и прошелся по комнате, возбужденно взмахнул рукой:

— Но ведь надо что-то предпринять, старина! Надо. Эти парни…

Портной перебил его:

— Да, надо что-то делать… А что? Что могу сделать я? II таких, как я, много. Знаешь что? Мне надоели эти сумасшедшие. Они погубят Сантьяго. Хотят и начать и кончить здесь. Здесь и нигде больше. Как будто на Кубе нет других городов. Почему бы им хоть на время не перебраться в Лома-дель-Бурро? — Говоря, Кико привычно уселся за свой рабочий стол и, взяв в руки красный мелок, продолжал жестикулировать, словно чертил им в воздухе. — Если Гавана не выступит, борьба никогда не кончится. Только все ребята погибнут.

Негр сел. Распахнув пиджак, опершись руками о колени, он внимательно слушал портного. Тот положил мел на стол и медленно подошел к другу. Лицо мулата как-то сразу постарело и осунулось. Опустив руку на плечо негра, он тихо прошептал:

— Здесь погибнут все, до последней собаки! Кто не погибнет от пули, тот умрет от голода или от разрыва сердца.

Очень близко, почти рядом, раздались выстрелы. Портной охнул, нелепо дернулся, потом метнулся к стене и замер, прижавшись к ней спиной. Опомнившись, он смущенно приблизился к негру, продолжавшему спокойно сидеть в той же позе.

— Видишь? — дрожащим голосом спросил Кико. — Теперь ты получил представление о том, как мы живем здесь… — Он воздел руки к небу, но тут же поспешно опустил их, чтобы подтянуть спадающие брюки. — И так каждый день. Это еще пустяки — только два выстрела. Иногда они трещат один за другим. Сотни, тысячи выстрелов подряд! Нет, говорю тебе, так жить невозможно…

Негр взглянул в окно. Теперь машины неслись мимо на очень большой скорости. Ни на тротуарах, ни в окнах домов не было видно ни души.

Вдруг в мастерскую вбежал юноша в белой, прилипшей к телу рубашке. Лицо его было бледным, длинные волосы растрепались.

— Пожалуйста, помогите, — сказал он, задыхаясь, — меня преследуют…

Кико с открытым ртом остолбенело глядел на юношу. И негр, тоже не шевелясь, смотрел на него. Неожиданно портной сорвался с места. Схватив со стола испещренный белыми стежками недошитый пиджак, он накинул его на плечи юноши и молча стал что-то отмечать мелком на ткани. Движения мулата были спокойны и неторопливы. Негр откинулся на спинку стула и скрестил вытянутые ноги.

— Черт бы побрал этих женщин… — сказал он со злостью.

Портной непонимающе взглянул на него. Потом догадался:

— Да!.. Все они такие… Кормишь ее, одеваешь, а благодарности никакой. И так с самого сотворения мира. Мы, мужчины, слишком доверчивы. А женщины всегда себе на уме…

Он говорил громко, размашисто жестикулируя, словно переживал тяжелую обиду.