Станислав Рудольф - Дальтоник

— А вы не передадите Миладе свою часть дома?

Миладина мать снова опустилась в мягкое кресло.

— Почему же? Передам!

— Вашему сыну мы выплатили бы за его часть. Но, разумеется, по государственной цене. Национальные комитеты в таких делах ведут себя вполне логично. Вы переехали бы жить в мезонин, а молодым останется весь низ.

Милада вдруг резко поднялась и, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Обе женщины внимательно смотрели ей вслед.

— Ее тошнит, что ли? — поинтересовалась Власта.

— Видимо… — Мать упорно смотрела на дверь, словно ожидая, что дочь вот-вот вернется.

— Рановато. Некоторых, правда, тошнит все девять месяцев. Я тоже, пока Станей ходила, намучилась! — Настроение у Пудиловой заметно улучшилось. Ведь эти двое согласились на все ее требования! Нет, поправила она себя: приняли все условия капитуляции.

— Да, вот еще что: до рождества надо сходить к адвокату, чтобы он переоформил вашу часть дома!

— Хорошо. Время у меня есть. Выберу день после Миладиного дежурства!

— Я хотела бы поехать вместе с вами!

— Пожалуйста. Ведь это недалеко, здесь, в городе. Договоримся заранее с адвокатом Коларжем — он был знаком с моим покойным мужем…

— Дайте мне знать! — Пудилова поднялась, ей уже незачем было здесь оставаться. Битва выиграна!

— Я позову Миладу, — сказала седая женщина. — Попрощаться.

Пудилова неторопливо и тщательно застегнула пальто на все пуговицы.

— Не обязательно, мы наверняка скоро увидимся. Прощайте!

В коридоре на стенах висели оленьи рога и несколько гравюр на сюжет охоты. «Это старое барахло, — мелькнула у Пудиловой мысль, — надо будет выкинуть, не забыть поговорить обо всем со Станей».

Дана вывела своих ребят из раздевалки на улицу, попрощалась, велела осторожнее переходить улицу, к завтрашнему дню всем дошить перчатку, и вернулась в опустевший класс. Сейчас явится нянечка Поливкова и начнет уборку, надо уходить, не то до вечера не попадешь домой. Нянечка Поливкова про всех знает все — она ходячий отдел кадров городка Крушетице и всех близлежащих деревень.

Дана поставила большую сумку на столик и стала укладывать в нее непроверенные тетради. Сегодня к ней на урок заходил директор Ракосник. Урок математики прошел вполне прилично, но на перемене директор занимался разбором ее урока, и потому домашнее задание, которое она обычно проверяла на перемене, осталось непроверенным. Еще кожаный чехольчик с карандашами и ручкой и конверт с деньгами, которые ей утром принесла почтальонша. Тысяча двести пятьдесят крон за сданный шиповник. Если будет время, то дома она спокойно распределит деньги по классам, список Дана берет с собой. Она взглянула на часы: уже половина третьего. Автобус отходит в три. Следующий будет только в пять. Зачем торопиться? Иногда ей кажется, что слово «дом» действует на нее не сильнее спитого чая.

Вчера вечером вернулся из Праги Павел. Экзамен по патологии, как она и предполагала, он засыпал. Расплачивается не только за глупость, но и за леность. Дана не сказала Павлу ни слова, молча подала ужин и убежала в ванную ополоснуть под душем маленького Павлика. «Это — конец», — мелькнула у нее мысль, пока она открытой ладонью пробовала, теплая ли вода. Павлик уже стоял голенький в ванне и нетерпеливо хлопал ручками. Конец никому не нужным занятиям. Что Павел станет делать теперь? Пусть сам решает. Он не лишен способностей, но только не к учебе: ненавидит книги, его чуть не рвет, когда открывает конспекты лекций. Однако после стольких тщетных попыток сдать очередной экзамен вновь и вновь возвращается к ним. Вот сейчас он сидит в кухне, перед тарелкой с сегединским гуляшом — любимое его блюдо, — и решает, как быть дальше. Орел или решка. Диплом где-то там, в туманном далеке, или будничная серая жизнь? Будничная? Но почему же? Может, для него в этом счастье?

Дана пустила на мальчика струю теплой воды, а когда начала намыливать, услыхала, что Павел с кем-то говорит по телефону. Вероятно, со своими родителями. Через какое-то время он пришел в ванную и, глядя на голое тельце сына, заявил:

— Поеду попрошу академический отпуск…

Дана не ответила. Взяла в руки мягкий шланг и смыла со спинки мальчика мыльную пену.

— Слышишь?.. — повторил он.

— Да… — У ее четырехлетнего сына фигурка — копия отцовской. Он тоже будет невысоким, широкоплечим, зато характером пойдет в нее. Ей захотелось прикоснуться губами к блестящей от воды попке малыша.

— Что ты на это скажешь? — настаивал Павел.