Николай Москвитин - Повесть о Макаре Мазае

— Отставить! — послышался решительный голос. Из толпы вышел коренастый человек в шинели и повторил:

— Отставить!

— Кто таков? — обернулся Лобко к Чернышу.

— Никита Мазай, — угодливо подсказал тот. — Фронтовик, иногородний, раньше батрачил здесь, потом на железной дороге работал. Нынче подбивает голоту в красную конницу вступать.

Хорунжий хмуро взглянул на Мазая, на казаков, толпившихся за ним, и процедил сквозь зубы:

— Ладно, на сегодня ученье отложим. А там видно будет…

Через несколько дней Никита Мазай попрощался с семьей и ушел в отряд красного казака Планиды, где его избрали помощником командира.

В Ольгинскую изредка доходили вести об отряде Планиды. Потом наступило долгое молчание, вслед за ним пришла недобрая молва: возле станицы Прохладной Терской области Никита Мазай тяжело раненным попал в плен к белоказакам. Почти сутки пытали его и зарубили, не добившись ни слова.

Мал Макарка, но и ему немыслимо тяжело слушать стоны матери, проклятия и молитвы деда, который не надолго пережил сына — помер в одночасье.

Время было трудное. На Кубани хозяйничали белые. Во дворе Ольгинского станичного Совета на виселицах качались трупы казненных большевиков. А рядом на козлах шомполами пороли неблагонадежных. Стоны и крики неслись со двора. Стороной обходил его светловолосый босоногий мальчонка в холщовой рубахе.

Не хотелось Макарке никому на глаза попадаться, часами сидел на берегу речки, следил за игрой облаков, неотступно думал об отце, славном красном коннике. И порой казалось мальчику — скачет батька на лихом коне, протягивает к нему шершавые теплые руки:

«Макарка, сынок!»

Сидел парнишка, мечтал, а живот подводило от голода. Домой же не тянуло. Теперь в ветхой и темной хатенке появился отчим. Домовитый мужичок недолюбливал «чужое семя», куском хлеба попрекал. И Макарка перешел жить к тетке. У нее было доброе сердце, и хотя заставляла она мальчика работать по дому, все же отдала его в школу.

Вот как впоследствии вспоминал Макар Мазай о своем недолгом учении:

«Меня определили в школу. При приеме кто-то рассказал о моем отце. Тут же присутствовал поп, у которого батрачили отец и дед. Он многозначительно посмотрел на меня и наказал учителю:

— Надо будет этого большевистского выродка поучить!

…В классе было 34 ученика, большинство из них были зажиточными. Они привозили учителю хлеб, солому, сено, разные продукты. За меня никто никаких подарков учителю не делал. Учиться мне было трудно. В школе, как и среди взрослых, шла война между казаками и иногородними. Шли «стенкой» на «стенку». Казаков было больше, они были сильнее, да и при разборе тяжб учителем больше доставалось нам, и в особенности мне. Я был иногородний, да к тому же бедняк и сын казненного большевика. Надо мной измывались, как могли.

Так прошел безрадостный год. Я даже не научился читать» [1] М. Мазай. Записки сталевара. Соцэкгиз, 1940, стр. 32–33. .

В середине зимы отчим решил, что пасынок уже овладел школьными премудростями и, забрав его у тетки, отдал в работники на соседний хутор Бейсуг к скопидому Даниле Чернышу.

— Я из этого большевистского отродья сделаю нашего человека! — похвалялся Черныш, похлестывая кнутом по начищенному голенищу сапога. — Макарка у меня ручным станет!

Но Макар походил на загнанного волчонка — огрызался, как только мог. Когда же на Кубани восстановили Советскую власть, хозяин перестал напоминать мальчику об отце, не хлестал его больше хворостиной, но стал еще придирчивее. «Воспитывал» батрачонка голодом, заставлял до заморозков спать на сеновале, а вставать на зорьке, чтобы напоить лошадей, убрать навоз и мусор. Хозяева ели курятину, а Макару бросали объедки, да и те ему порой приходилось добывать хитростью. Бывало, испечет хозяйка пироги, а мальчик незаметно посыплет золой один из них. «Испорченный!» — покачает головой хозяйка и бросит пирог Макарке, словно собачонке.

Как-то ранней весной Черныш послал мальчика в соседний хутор табачком разжиться. Надо было перейти на другую сторону быстрой и бурливой речки Бейсуг, а лед был уже тонкий.

— Лед искрошился, не перейти! — пытался протестовать Макарка.

— Цыц, гаденыш! — ощетинился Данила и бросился на мальчика с кулаками.

Не посмел ослушаться малолетний батрак хозяина, пошел и провалился под лед. Только отчаяние придало ему силы и помогло выкарабкаться на берег. Мокрый, посиневший, дрожащий вернулся он к хозяину, а тот рассвирепел не на шутку: