Чезар Петреску - Патриархальный город

Встречавшиеся пескари останавливали Тудора Стоенеску-Стояна, чтобы крепче обычного пожать ему руку и заверить в своем искрением соболезновании по случаю потери такого человека и такого друга. Пантелимон Таку даже перешел улицу, преграждая им путь.

— Пятьдесят два года и восемь месяцев!.. Немного профилактики — и прожил бы еще десять, пятнадцать лет! Излишняя полнота — вот причина. Много мяса, мало движения! Вот так два года назад умер и Кырновяну из финансового управления… Помнишь, Бугуш? Тоже за письменным столом… Выпало из рук перо, упала на грудь голова — и готов!.. А сколько я ему говорил: «Смотри, Кырновяну, пожалеешь! Больше надо двигаться, братец!.. Брось извозчиков, ходи пешком. Кроме экономии за четыре прогона в день, ты себе еще за каждый рейс двадцать четыре часа жизни сбережешь… Четыре конца в день — четыре лишних дня жизни!..» И думаешь — он меня слушал? Смеялся, вот как и ты теперь, Бугуш… Смотри и ты!.. Это я тебе говорю. Люди не умирают. Они сами кончают с собой.

Санду Бугуш оттащил друга за руку.

Мимо кафе «Ринальти» они прошли, не останавливаясь. Ни Тудору Стоенеску-Стояну не хотелось лишний раз почувствовать на себе проницательный взгляд Григоре Панцыру или Пику Хартулара, ни Санду Бугуш не горел желанием видеть своего друга жертвой жадного любопытства и бестактных соболезнований за столиком пескарей.

Санду обрадовался, встретив Иордэкела Пэуна.

Подозвал извозчика, — им оказался все тот же Аврам, — и, прежде чем сесть в пролетку, попросил:

— Поручаю его вам, господин Иордэкел!.. Вы прогуляетесь до городского сада. И подождете меня на скамейке. Я за вами заеду. А сейчас мне спешно надо в контору, отдать секретарю письменные разъяснения и заглянуть в кое-какие материалы… Погоняй, Аврам!

Иордэкел Пэун согласился с милой предупредительностью. Мелкими шажками он семенил рядом с Тудором Стоенеску-Стояном, выбирая путь в уличной толчее.

Ближе к концу улицы, когда толпа поредела, он тоже взял его под локоть, как больного, и печально заговорил:

— Ты потерял великого друга, Тодорицэ. Утром, когда пришла новость, мы говорили об этом с Ветурией… Редкой души был человек и большой почитатель старины… Мне нравились его исторические романы. Остальных я не понимаю. Они мне ничего не говорят. Изображают мир уродливый и скучный, вроде того, что мы наблюдаем каждый день; мир, погоняемый то ли кнутами подручных Эмила Савы, как эта бедная кобыла своим хозяином, то ли невидимой плеткой собственных неуемных страстей. Я слыхал, что и такой мир он описывал мастерски… Но к чему?.. Стоит ли этот мир такого внимания?.. Разве мы можем знать, куда он идет? И чем кончит? Знаю ли я, отгороженный от мира своей глухотой, чем он терзается и за кем идет? Нет, мне хватает одних исторических романов. Я прочел их все и нашел одну-единственную ошибку. Стериу перепутал дату. Впрочем, то же самое сделал и Некулче, а после Некулче — Ксенопол и Иорга [57] И. Некулче — летописец XVII века; А. Ксенопол, Н. Иорга — историки XIX века. .

À propos, ты написал ему, как я тебя просил?

Адина Бугуш отодвинула в сторону вазу с сиренью, стоявшую между ними, чтобы лучше видеть глаза и лицо Тудора Стоенеску-Стояна.

Все его поведение в продолжение обеда, его ответы, умиротворенная простота и скромность чрезвычайно ее интриговали.

Письмо Теофила Стериу лежало у нее наготове, заложенное в книгу; в любую минуту его можно было достать и раздавить самозванца вещественным доказательством его вины, лишив возможности отвечать, объяснять, извиняться. Самозванец! Циничный и пошлый самозванец!

Однако до сих пор повода все не представлялось. Он был не такой, как всегда. Не разыгрывал безутешной скорби, чего она ждала после утреннего телефонного разговора с Санди. Ни словом не обмолвился о своих дружеских встречах со славной троицей: Теофилом Стериу, Стаматяном, Юрашку. Могло показаться, что он знает о заложенном в книгу письме и с ловкостью контрабандиста или браконьера умышленно обходит все то, на чем его легко поймать с поличным. О! Этот мнимый друг Санди куда более лицемерен и хитер, чем она думала!

Прикоснувшись к книге, из которой торчал уголок письма, она спросила его с коварным намерением заманить в западню, из которой ему не было выхода.

— Вы и теперь не жалеете, что не послали тетрадей Исабелы, когда еще было время? Или вы по-прежнему уверены, что и он бросил бы их в корзину, сочтя их, как и вы когда-то, недостойными опубликования?