Семен Журахович - Кто твой друг

А наш уважаемый Валпет Бумажкин отгородился от сего вопиющего факта бумагами и выглядывает, выжидает. Авось кто-то за него решит. Вот тогда Валпет приложит и свою добрую рученьку. Прин-ци-пи-аль-ность!

Голос Федора Мокеевича звучит язвительно.

Управляющего трестом он сейчас иначе и не называет как Валпет Бумажкин, хоть в самом деле его зовут Валерий Петрович Бутягин.

— Нет, не могу я с этим мириться, — резко бросает Федор Мокеевич и испытующе смотрит на своего спутника.

Инженер Калиновский кивает головой:

— Да, действительно…

Но он не успевает высказать свою мысль. Федор Мокеевич с горечью и болью восклицает:

— Как же вы можете молчать?

На лице Калиновского ярко отпечатываются все оттенки того чувства, которые называют угрызениями совести:

— Да вот… Да я только сейчас от вас об этом услышал. Надо подумать…

— А что тут думать? — разводит руками Федор Мокеевич. — Если бы я был на вашем месте, то сегодня же написал бы в газету. Вам, как говорится, и стило в руки.

Калиновский по наивности своей хочет спросить: «А почему же вы, Федор Мокеевич, до сих пор не написали?» Однако Федор Мокеевич — человек проницательный, он уже расшифровал биотоки, пронесшиеся в мозгу собеседника.

— Конечно, я мог бы это сделать и сам. Но представьте, до чего ложное положение создается. Валпет знает, что я знаком, можно сказать, дружен с нашим областным редактором. Сие обстоятельство он великолепно использует. Я уже слышу его вопли: «Кумовство… приятельские связи…» И все летит кувырком. А вот если бы я был на вашем месте… — Федор Мокеевич вздыхает. — Боже мой, сколько еще у нас душевной инертности, сколько убогих хатенок с краю! Да что хатенок! Особняков!..

Калиновский смущен и растерян. Он плохо спит всю ночь. Он сочиняет гневное письмо в редакцию о неправильно уволенном бригадире Бурлаченко.

На следующий день Калиновский идет в редакцию областной газеты. Но все оказывается не так просто. Начинается проверка, нужны документы, свидетели.

Никто не считал часов и дней, которые отдал Калиновский этому делу. Да и он сам, увлекшись, не считал их. Его письмо напечатали, и оно возымело действие. Бригадира Бурлаченко восстановили на работе, начальнику СМУ объявили выговор, а Валпету указали.

Федор Мокеевич ходил именинником. Он так ярко излагал и комментировал события, что все становилось ясно: Калиновский тут, собственно, ни при чем. Не будь Федора Мокеевича…

А недельки через две Федор Мокеевич шел с работы вместе с Лидией Ивановной. Чуть усталым, но еще более проникновенным голосом он укорял ее:

— Позвольте, дорогая, почему вы терпите такое поведение нашего громоподобного столоначальника? Кто позволил ему столь грубо обращаться с подчиненными? Нет, дорогая Лидия Ивановна, больше терпеть нельзя… Вот только вчера он остановил меня в коридоре: «Эй, вы, что это вы движетесь как нильская черепаха?» Позвольте, почему черепаха? И почему нильская?

К Федору Мокеевичу не прилипнет эта «нильская черепаха». А вот прозвище, которое он дал главному инженеру, — «громоподобный столоначальник» — получило всеобщее признание.

— Да, — соглашается Лидия Ивановна, — наш громоподобный не отличается изысканностью выражений. Татьяну Даниловну он назвал мокрой курицей, а Машеньку просто дурой.

— Этому должен быть положен конец! — воскликнул Федор Мокеевич. — И я на вашем месте выступил бы на собрании…

— Ну какой из меня оратор? А почему бы вам…

Федор Мокеевич отчаянно замахал руками:

— Что вы, что вы, дорогая! Вы же знаете меня. Я могу вспылить, разгорячиться, наговорить бог знает чего… Здесь нужны тонкая женская работа, деликатность, чуткость. Вот если бы я был на вашем месте…

И представьте, Лидия Ивановна выступила на собрании. Она краснела, она волновалась. Но это было именно то, что нужно. Ее поддержали другие товарищи. Ей издали чуть заметно кивал головой Федор Мокеевич: «Смелее, смелее!»

Очень интересное было собрание. Пришлось покраснеть, вернее, побагроветь громоподобному столоначальнику. Пришлось ему дать обещание, что своеобычные определения, вроде «мокрая курица», а тем паче «дура», исчезнут из его лексикона.

После собрания Федор Мокеевич крепко пожал руку Лидии Ивановне, а она от всего сердца поблагодарила его. Ведь это, собственно говоря, его заслуга. Федор Мокеевич покровительственно улыбнулся:

— Да, да, моя дорогая. Малое ли, большое ли зло, молчать не будем.

А на днях был еще такой случай…