Семен Журахович - Кто твой друг

— Может, поменяемся? — И сама смеется громче всех. Потом обращается к Цымбалу: — Я не против Кати Захаровны. Пускай едет, а только посылайте и Валю. Раз надоила больше всех на ферме, так посылайте. Конечно, нам до рекордов еще далеко. А послушает, поучится, так и рекорды будут. Что у нас, руки-головы не такие?

Цымбал видит, как Валя ежится и закрывает платком лицо. Он успевает перехватить ее взгляд, полный страха и надежды.

— Что ж, товарищи, мысль толковая, — замечает председатель. — Давайте подумаем.

Вскоре в списке появляется жирно подчеркнутое: «Валентина Добрывечир». Победно поглядывает на всех Галина Кучеренко. Катя Захаровна сидит неподвижно, точно окаменела. А с маленькой доярки хоть само счастье пиши.

Между тем до Цымбала долетает бормотание тетки Килины, сердитое, ворчливое.

Тетка Килина смутилась. Но только на один миг.

— Это я, товарищ Цымбал, позапрошлогоднее боронование вспомнила. Разве ж то работа? Когда б кота за хвост тащить, он и то лучше б землю пушил. А бригадир за трактором идет да еще хвалится…

Тут ухо Килины уловило недовольное ворчание мужского баса.

— Это ты, Федя? — повернулась она к трактористу. — За бригадира заступаешься? Ты что, боишься его? А ты не бойся. Что с того, что бригадир? И на самого черта есть гром!..

Федор что-то бормочет про график, план, но тетка Килина не может разобрать.

— Ты, Федя, мне не мешай. Я снизу критикую, понимаешь?

— Как, как?

— Ну вот, грамотный, а не знаешь. В газетах писали, чтоб критиковали снизу.

— Правильно, — поднимается высоченный и худой дед Кульбашный. — Начальство, если его не критиковать, так по нем цвель пойдет. Это я вам верно говорю.

— Так, так, тетка Килина. Снизу крепче припечет…

Некоторое время в комнате смех, веселый шум.

Тут Григорий Иванович не выдерживает:

— Товарищи! Надо же говорить по порядку дня.

Тетка Килина кивает ему головой.

— Про порядок я и говорю. Разве это порядок, целую неделю влагу задерживать? Чтоб нынешней весной этого не было!

— Мы о делегатах говорим, — сердито напоминает Григорий Иванович.

— А вы вспомнили позапрошлогоднее, — поддержал завхоз.

— А почему вспомнила? Ты не знаешь, куда я веду…

— Вот вы и скажите куда, — подбодрил тетку Килину Цымбал, хотя и ему неясно было, какое отношение имеют позапрошлогодние дела к сегодняшнему собранию.

— А к тому веду, что тогда только одна живая душа подняла крик. Это Марина Дубчак. А члены правления, а бригадиры? Они где были? Про председателя, про Пугача, я уж и не говорю. Это такой был хозяин — из целой березы спички не выстрогает. Коли хотите знать, товарищ Цымбал, Марина есть первый наш передовик. Теперь нетрудно в передовиках ходить: председатель на месте, колхоз укрепленный… А Марина после войны, когда все было разорено, разбито, такие урожаи брала, что приезжали люди со всей округи, шапки скидали.

— Теперь мы перед другими скидаем. Дожили…

— А подсолнух! — со смаком произнесла баба Килина и взмахнула рукой, будто отгоняя кур. — Да дайте же бабе слово молвить! Теперь все поумнели… А Марина еще много лет назад у себя на огороде для колхоза новые семена вывела. Знаете, сколько ее звено взяло? Брехать не буду, спросите у людей. А что было потом, все знают.

— Что ж было потом? — спросил Цымбал и встал со стула.

Тетка Килина охотно объяснила:

— Нашего Пугача точно муха укусила: «В героини прешься?» И дали Марине на другую весну самый никудышный участок. Ворожи там на чистой глине. Да что вспоминать! Я по совести скажу: коли посылать кого в область, так только Марику.

Тетка Килина задела людей за живое. Еще не приходилось слышать новому председателю таких горячих речей. Олекса Гонтарь чуть не кулаком по столу стучал, когда рассказывал, как затирали преданных людей. Подлила масла в огонь и Галина Кучеренко. Женщины успевали слушать, оживленно переговариваться между собой и помогать ораторам. Что-то бубнил, тряся бородой, артельный сторож Кульбашный.

Веселее стало Цымбалу, он тоже горячо вмешивался в разговор, спрашивал и сам кому-то отвечал. И все время незаметно следил за Мариной Дубчак. Так вот она какая! Сколько раз видел ее: молчаливая, сдержанная, вежливая, а в глазах живая мысль и какая-то скрытая боль. В тяжелые годы на своем огороде семена для колхоза вывела, добилась больших урожаев… И такую душу лягали чьи-то копыта!

— Может, вы что-нибудь скажете, товарищ Марина?

Марина побледнела, нахмурилась, и не понять сейчас, то ли ей тридцать с небольшим, то ли ей все сорок пять.