Семен Журахович - Кто твой друг

— Диденко — талантливый инженер, — говорю я. — Если хотя бы треть молодых специалистов возьмет его за образец, наш институт сделает мировые открытия.

— Я вижу, ты не склонен серьезно отнестись к этому делу.

— Никакого дела, Зина, нет. Есть два товарища. Правда, они совершили неосмотрительный шаг: пошли посмотреть кинофильм, не согласовав вопроса с партбюро…

Зинаида Кирилловна перебивает:

— Шуточки шутишь? Должна тебе сказать, что Иван Иванович Чернобай реагировал бы на это иначе. У него, возможно, были свои ошибки и недостатки, но он хорошо знал, что коллектив не может проходить мимо таких фактов.

Это опять язвительный намек на то, что я секретарь молодой и неопытный. Иное дело — прежний секретарь, Иван Иванович Чернобай. Тот учреждал комиссии, расследовал, расспрашивал. Да, Чернобай любил сигналы. Но мне не хочется сейчас вступать в спор о Чернобае. Я имею о нем свое мнение, и этого достаточно.

— Чего же ты хочешь? — спрашиваю я.

Зинаида Кирилловна вспыхивает, глаза ее щурятся, она краснеет все больше и больше, становится пунцовой.

— Я тебе уже говорила. Речь идет об их моральном облике, и коллектив обязан предупредить…

В конце концов и у меня есть нервы. Я тоже умею говорить ледяным тоном:

— От твоей морали, Зина, задохнуться можно.

Какое-то мгновение она растерянно смотрит на меня. Губы ее дрожат. Чувствуется, что она лихорадочно ищет колючее, уничтожающее слово. И вдруг из глаз ее брызжут слезы. Она закрывает лицо руками и, судорожно хватая воздух, плачет.

Это уже недозволенный прием в полемике. Потому что, когда женщина плачет, ей нетрудно заставить каждого признать, что она права.

Стою растерянный, беспомощный и ругаю себя за то, что не умел как-нибудь иначе поговорить с ней. Наконец догадываюсь подать ей стакан воды и начинаю мямлить какие-то пустые слова, чтоб ее успокоить.

Всхлипывания ее уже затихают, но в этом тихом плаче еще больше горечи. Ее слезы, ее скорбный вид говорят, нет — кричат, кричат без слов: «Вы только подумайте! Нравственность гибнет, а к сигналу никто не прислушивается…»

Меня так и подмывает сказать в ответ что-нибудь резкое, злое. Но я молчу, потому что, пока женщина плачет, она права. Ставлю стакан с водой на стол, чтоб (ненароком!) не швырнуть его об пол…

И опять я замечаю седые волоски на висках у Зинаиды Кирилловны и тоненькие морщинки; я вижу, как торопливо стряхивает она слезы с ресниц, не вытирает, а стряхивает их вниз, чтоб не появились новые, более глубокие морщины.

Мне становится от души жаль ее. Что-то надо сказать ей. Но что именно? Что сказать?

Январским днем по обледенелым проводам, грустно гудевшим в степи под порывами колючего ветра, пришла из райисполкома в колхоз «Октябрь» короткая телефонограмма. Надо было выделить четырех делегаток на областное совещание женщин — передовиков сельского хозяйства.

А перед тем звонил председатель райисполкома Сытник и разговаривал с бухгалтером, с Григорием Ивановичем. Председатель колхоза в это время был на фермах.

— Вы там посоветуйтесь и составьте списочек, — доносился издалека рокочущий басок Сытника. — Ну, Ганна Чепурная, конечно… Ну, кто там у вас еще?

Григорий Иванович улыбнулся: кроме Чепурной, начальство никого не знает.

— Не беспокойтесь, товарищ Сытник, все будет в порядке, — заверил он. — Не такое уж сложное дело…

Через полчаса вернулся председатель колхоза Цымбал. Было слышно, как он старательно отряхивал снег, топая валенками. Потом распахнулась дверь, пушистым паром заклубился воздух, и через порог перешагнул человек в кожухе, с длинноухой шапкой в руках.

— Припекает! — крякнул он, отряхнул шапку и прошел в свой кабинет.

Следом за ним в кабинет вошел Григорий Иванович. Пока Цымбал раздевался, приглаживал редкие с проседью волосы и вытирал платком куцые усы под крючковатым носом, он не сводил с бухгалтера внимательного и спокойного взгляда. Григорий Иванович рассказал ему о разговоре с Сытником.

— Терентий Борисович, вы занимайтесь планом, — сказал бухгалтер, — а я подготовлю списочек. Тогда и поговорим.

Еще не прошло года, как агроном Цымбал стал председателем колхоза «Октябрь». Он был не здешний, и так уж повелось, что с первых дней его работы в колхозе местные старожилы, в том числе и Григорий Иванович, стали советовать и подсказывать новому председателю, когда речь заходила о подборе людей. Цымбал слушал, взвешивал и из пяти или десяти разных советов и подсказок, даже удивляя этим кое-кого, умел выбрать самое верное.