Семен Журахович - Кто твой друг

Мимо нас с каменным лицом проходит Зинаида Кирилловна. Она не смотрит на меня, но это не мешает мне прочитать ее мысли: «Панибратство… Теперь понятно, почему ты не реагируешь на сигнал».

Я говорю Диденко:

— Зайди ко мне после перерыва.

Диденко приходит, смотрит мои чертежи, что-то мурлычет себе под нос и вдруг кричит:

— Здорово! Но вот здесь, — он стучит пальцем по тому месту, где черные линии сплетаются в узелок, — здесь у тебя не вышло.

Начинается спор. Диденко говорит с увлечением, одна остроумная мысль обгоняет другую. Он предлагает свой вариант главного узла, торопливо набрасывает чертеж, стирает резинкой, поправляет. Я не подготовлен к этой бешеной атаке, но тем упорнее отстаиваю свое. Разгоряченный Диденко не сдается.

Мы конструируем сложную, умную машину. Когда Диденко начинает говорить о ней, у него загораются глаза, он забывает обо всем. А я? Оказывается, я не имею права забывать, что этот самый Степан Диденко позавчера был с Люсей в кино.

— Ой-ой! — взглянув на часы, восклицает Диденко. — Заговорился…

Я перехватываю его уже у двери.

— Слушай, Степан. Я просил тебя зайти… Знаешь… — Наконец, злясь на самого себя, выпаливаю: — Третьего дня ты ходил в кино?

— Ходил!

— С Люсей?

— С Люсей.

— А неделю назад провожал ее домой?

— Провожал.

Он иронически-вопросительно смотрит на меня, и я начинаю лепетать:

— Понимаешь… Могут обратить внимание. Начнутся разговоры, сплетни. Понимаешь…

— Начхать мне на всякие сплетни, — спокойно говорит Диденко. — Ты отлично знаешь, что с Люсей я дружу уже много лет. Она мой товарищ, понимаешь? И меня не интересует, что думают об этом мещане и мещанки.

— Ну, гляди, — говорю я.

Диденко смеется…

— Гляжу! А ты запиши в протокол, что предупредил меня и этим выполнил свой отцовски-секретарский долг.

Я шутя грожу ему кулаком:

— Погоди, вот вызову на бюро!

Через минуту я снова вернулся к своим чертежам. У этого проклятого Диденко голова не соломой набита, как говаривала моя бабушка. Взглянул и с ходу обнаружил ахиллесову пяту моих расчетов. Однако, черт бы его побрал, ведь это только пятка! Если ее укрепить, конструкция еще больше выиграет. Теперь я буду сидеть до утра, грызть пальцы и карандаш до тех пор, пока не найду… Что? Меня охватывает мальчишеское желание найти свое, непременно свое и лучшее, чем у Диденко, решение.

Работа, заседания, десятки дел. Наконец, дом, семья. Голова забита с утра до ночи. И все прикидываешь: как бы это втиснуть в полнехонький мешок, называемый сутками, еще горсть работы. Не помню, на какой это планете сутки длятся тридцать часов. А тут не можешь притачать даже часочка!..

Не удивительно, что я забыл про сигнал Зинаиды Кирилловны. Забыл — и все.

Прошла неделя, еще неделя.

Однажды утром я поймал на себе ее укоризненный строгий взгляд и почувствовал: сегодня будет серьезный разговор.

Какая уж тут работа, когда ты все ждешь, что вот-вот постучат в дверь!

Она появляется после обеденного перерыва. Вздохнув, откладываю карандаш.

— Я предупреждала тебя, — говорит Зинаида Кирилловна, — но ты не принял во внимание… И вот начались разговоры. Ты хочешь, чтоб дело зашло слишком далеко?

— Какие разговоры? О ком? О чем?

Зинаида Кирилловна бросает на меня строгий взгляд:

— О товарище Диденко и о товарище Кагарлык.

— О Люсе и Степане?

Зинаида Кирилловна поправляет:

— О товарище Диденко и о товарище Кагарлык.

— Ясно! Но какие же разговоры? Почему я ничего не слышал?

— Это очень плохо, — она сожалеюще смотрит на меня. — Надо прислушиваться! Надо знать, о чем говорят в коллективе.

Голос Зинаиды Кирилловны звучит назидательно. Еще бы: я молодой секретарь и партийный стаж у меня, к тому же, меньше… Да, это порок. Это тяжкая вина.

Я смотрю на нее и не знаю, что ей сказать. Потом спрашиваю:

— Послушай, Зина, — я умышленно перехожу на неофициальный тон, — скажи, пожалуйста, потому что я в этих делах профан и невежда… Неужели не может быть дружбы между мужчиной и женщиной и чтоб это не вызывало косых взглядов, пошлых намеков и подозрений?

— Тебя интересует эта проблема вообще, теоретически, или данный конкретный случай?

Делаю вид, что не замечаю ее язвительного тона, и отвечаю совершенно серьезно:

— Прежде всего меня интересует сама проблема. А от теории уж попробуем перейти к практике.

Голос Зинаиды Кирилловны становится тверже, а глаза смотрят еще суровее.

— А мне кажется, — говорит она, — что прежде всего ты должен был бы заняться именно практикой. Разве ты не понимаешь, что Диденко — это дурной пример для молодежи? У нас двадцать специалистов комсомольского возраста.