Филип Рот - Призрак писателя

— Это мистер Цукерман, он пишет рассказы, — сказал Лонофф, ласково меня поддразнивая, будто он стал моим дедушкой. — Я дал вам почитать его сочинения.

Я встал и пожал ей руку.

— А это мисс Беллет. Она когда-то была моей студенткой. Вот, приехала к нам на несколько дней и взяла на себя труд разобрать мои рукописи. Тут меня уговаривают отдать на хранение в Гарвардский университет те клочки бумаги, где я кручу свои фразы. Эми работает в библиотеке Гарварда. Библиотека «Афины» только что сделала ей исключительное предложение, но она говорит, что привыкла к жизни в Кеймбридже. А тем временем хитроумно использует свое пребывание здесь, чтобы убедить меня…

— Нет-нет-нет! — пылко возразила она. — Если вы так к этому относитесь, мои попытки обречены. — Особую мелодику речи мисс Беллет — хотя ей и так хватало очарования — придавал легкий иностранный акцент. — Маэстро, — объяснила она, повернувшись ко мне, — по своему характеру склонен к контрсуггестии.

— И к прочим контрам, — простонал он, давая понять, что психологический жаргон его утомляет.

— Я только что нашла двадцать семь вариантов одного рассказа, — сообщила она мне.

— Какого именно? — заинтересовался я.

— «Жизнь ставит в тупик».

— И ни один из них, — вставил Лонофф, — не получился.

— Вам за ваше терпение памятник должны поставить, — сказала она ему.

Он указал на выпиравшую из-под застегнутого пиджака округлость живота:

— Вот он, памятник.

— На занятиях по писательскому мастерству, — сказала она, — он говорил студентам: «В жизни главное — терпение». Мы никак понять не могли, что он имеет в виду.

— Вы понимали. Не могли не понимать. Дорогая моя юная леди, я научился этому, наблюдая за вами.

— Но я ничего не умею ждать! — сказала она.

— Умеете.

— Разрываясь от неудовлетворенности.

— Если бы вы не разрывались, — сообщил ей учитель, — терпение вам было бы ни к чему.

У шкафа в холле она сняла мокасины, в которых была в гостиной, надела белые шерстяные носки и красные сапоги. Сняла с вешалки клетчатую куртку с капюшоном, в рукав которой была засунута белая шерстяная шапочка с пушистым помпоном, висевшим на длинном витом шнурке. Только что я видел, как она перешучивалась со знаменитым писателем и держалась так легко и уверенно, что я и сам почувствовал себя чуть ближе к внутреннему кругу, — а тут вдруг эта детская шапочка! Теперь она была одета как маленькая девочка. Для меня было загадкой, как у нее получается вести себя так мудро и одеваться так по-детски.

Я стоял вместе с Лоноффом у открытой двери и махал ей на прощание. Теперь я благоговел перед двумя людьми в этом доме.

Пока что только дул ветер, снег еще не валил, но в саду Лоноффа уже почти стемнело и, судя по звуку, надвигалось нечто угрожающее. Между пустынной немощеной дорогой и домом первым барьером стояли две дюжины старых диких яблонь. Далее шли густые зеленые заросли рододендронов, затем широкая каменная стена с пробоиной — как гнилой зуб — в центре, затем метров пятнадцать занесенной снегом лужайки, и, наконец, уже у самого дома — будто оберегая его — нависали над крышей три клена — судя по размерам, ровесники Новой Англии. Сзади дом выходил на бескрайние поля, погребенные под снегом с первых декабрьских метелей. Дальше внушительно возвышались лесистые горы — череда тоже поросших лесом холмов, заползавшая на территорию соседнего штата. Я предположил, что даже у самого бешеного варвара ушло бы несколько зимних месяцев, чтобы преодолеть заледеневшие водопады и продуваемые ветрами леса этих гор и добраться до кромки лоноффских лугов, вышибить заднюю дверь дома, вломиться в кабинет и, размахивая шипованной дубиной над крохой «Оливетти», пророкотать басом писателю, печатающему двадцать седьмой вариант рассказа: «Ты должен изменить жизнь!» Но даже он мог дрогнуть и вернуться в лоно своей варварской семьи, доберись он до черных массачусетских гор в такую ночь, как эта, перед самым ужином и незадолго до новой бури, несущейся с самого края света. Нет, по крайней мере сейчас Лоноффу, похоже, внешний мир никак ничем не угрожал.

Мы постояли на крыльце, пока Лонофф не убедился, что она очистила и ветровое стекло, и заднее — они уже заледенели, и на них налип снег.

— Поезжайте как можно медленнее! — крикнул он.

Чтобы залезть в крохотный зеленый «рено», ей пришлось приподнять край юбки. Над сапогами я увидел кусочек ноги и тут же отвернулся, чтобы меня ни в чем не заподозрили.