Георгий Караславов - Дурман

— Да и торги-то, торги-то! — воскликнул Иван.

— Как и остальные его мошенничества. Напечатал в городе, в ихней газете, объявление о торгах, скупил все номера, чтобы никто прочитать не смог, вот так и обтяпал свое дельце… — Димо рассказывал, злобно посматривая на Албанку. Дядюшка Продан увлеченно слушал его, одобрительно кивая головой.

— А на торгах, на торгах-то как было? — погрозил он пальцем. — И в здание никого не пустили.

— Да что тут говорить, грабеж средь бела дня да и только. И невиданное и неслыханное дело, — повернулся к нему Димо. — А земли-то сколько? Тысяча декаров, что ли?

— Тысяча и сто, — сказал Иван.

— Тысячу сто декаров купил по полторы тысячи левов за декар, а в том же году сдал их в аренду Нико Оризарину за тысячу восемьсот в год…

— Триста тысяч чистых — левой рукой в правый карман, — заметил Младен.

— И это только за один год, — обернулся к нему дядюшка Продан. — А потом? Миллиончики, миллиончики…

— Кто смел, тот два съел, — вступилась Албанка. — Ум надо иметь.

— Тут большого ума не надо, — огрызнулся Иван. — Продают тебе землю по полторы тысячи левов за декар, когда и слепому ясно, что ты тут же сдашь ее в наем за тысячу восемьсот…

— Слушай, сватья, — обратился дядюшка Продан к старой, — это в каком году было?

— Торги-то? — переспросил его Иван. — Торги были в тридцатом.

— Да, в тот год землю на Джендембаире продавали по пять тысяч за декар… А ты чего заладила: ум да ум надо иметь… Махинация это, и говорить нечего, но ты мне скажи, вернет он денежки, которые тогда прикарманил?

— Вернет, как миленький, — бросил Иван.

— Держи карман шире! — парировала Албанка и отвернулась к бабам.

Ее муж Михаил, по кличке Албанец, работал на мельнице Ганчовских. Ее на поминки никто не приглашал, всем было известно, что Минчо и Тошка ее терпеть не могли. Но она юлила около них, выслушивала да подсматривала, а когда чего-нибудь вынюхивала, тут же докладывала Ганчовским. Тошка выросла у нее в доме, и Албанка постоянно твердила, что любит ее, как мать.

„Ох, какая ты мне была мать — только я знаю“, — вздыхала с горечью Тошка. И в голове ее проносились воспоминания о тяжелом, безрадостном детстве и еще более горьком девичестве.

Когда после войны родители Тошки померли от испанки, тетка Тела взяла ее к себе. Первого своего отца Тошка не помнила. Он умер молодым на военной службе. Тогда они жили в Сватове. Дед их выгнал из дома. После смерти отца мать второй раз вышла замуж. Отчим работал путевым обходчиком. Домой возвращался редко, лишь когда его ненадолго подменяли. В деревне у них был домик с приусадебным участком в полдекара земли. Одна часть его отошла при новой планировке, другую — продали. Но Тошка и в глаза деньги не видела, тетка Тела прибрала к рукам все до грошика.

С Минчо она познакомилась, когда тот вернулся в деревню после трехлетнего заключения. Чего только не делала тетка Тела, чтобы их разлюбить. И ворожбу напускала, и проклятьями осыпала, и в общину жаловалась!.. А все почему? Норовила за богатого старого вдовца в Брягове отдать. Торговец, земли сколько хочешь — как принцессу будет тебя на руках носить… „Не нужны мне ни земля его, ни царство его, — уперлась Тошка, — и дело с концом“. Тогда Албанка чуть не задохнулась от злобы. „Дура ты, дура, — взялась она за Тошку, — от своего счастья нос воротишь, не знаешь, что хорошо, что плохо, из-за этого негодяя свое счастье упустишь, все равно не отдам за каторжника, лучше своими руками удушу…“ Но Тошка стояла на своем, и тогда Албанка взялась за скалку… На другой день Тошка собрала свои вещи, оставила узелок у подружки и вечером вошла невестой в дом Минчо.

Гости не знали, как она раньше ее мучила, но им было известно, что после ухода Тошки тетка какие только гадости не разносила по селу. Минчо поклялся ей ноги повыдергать при первой же встрече.

— И чего только приперлась, гадина такая! — шипел злобно Иван. Он хотел было вышвырнуть ее вон, да в такой день вроде неудобно.

— Шкура чертова! — кидал на нее яростные взгляды дядюшка Продан и смолил цигарку за цигаркой.

— Шпионка! — вторил ему Димо. — Ведь все слово в слово перенесет Ганчовским…

А та, хотя и заговорила с бабами, все равно не упускала ни слова из того, что говорилось около Димо. Но скоро перестала вслушиваться в их разговор, потому что Станка Сарайдаркина рассказывала, как Стефан Хычибырзов выгнал свою жену.

— И как начал он ее, оглашенный, молотить, как начал, всю измордовал до синя. И за что? Не хотела нивы свои ему приписать… Да я такому непутевому лоботрясу не то что нивы — рваный башмак не дала бы.