Олдос Хаксли - Эти опавшие листья

И она несколько театральным движением облокотилась на спинку кресла. При этом одна рука как бы ненароком оказалась прижатой у нее за спиной. Вскоре мисс Триплау высвободила ее, но не раньше, чем скарабей и бриллианты нашли себе убежище в той же щели. Теперь на пальцах не осталось ничего, кроме изумруда; от него избавляться не нужно. Кольцо выглядело скромно и неброско. Но вот снять с себя жемчуга, чтобы он этого не заметил, она никак не могла. Ну никак – хотя в том, что касалось женских побрякушек, большинство мужчин были невероятно ненаблюдательны. Поэтому снять кольца не составило труда, но вот ожерелье… И самое обидное, что жемчуг не был даже по-настоящему ценным.

А Кэлами залился смехом:

– Вспомнил, как сам когда-то сделал такое открытие, – сказал он. – Поначалу воспринимаешь это довольно болезненно. Ощущение такое, словно тебя одурачили и обвели вокруг пальца. Приходят на ум слова Бетховена, что «он редко обнаруживал в игре самых знаменитых виртуозов то совершенство, какого вправе был бы ожидать». Мы тоже имеем право ожидать, чтобы прославленные люди соответствовали своим репутациям; с нашей точки зрения, им положено быть интересными.

Мисс Триплау склонилась вперед, кивком подтверждая, что эти чувства ей знакомы, с почти детской готовностью.

– Я знакома с множеством неизвестных людей, которые намного более интересны, более подлинны, чем знаменитости, что замечаешь почти поневоле. Ведь важна именно подлинность, не так ли?

Кэлами с ней согласился.

– Думаю, очень трудно оставаться самим собой, – продолжила мисс Триплау, – если ты человек известный и находишься в центре публичного внимания. – Она перешла на доверительный тон. – Я всегда пугаюсь, когда вижу свою фамилию в газетах, фотографы просят им позировать, а незнакомые люди приглашают отужинать с ними. Мне страшно утратить свой покров неизвестности. Ведь все истинно неподдельное произрастает в тени. Взять хотя бы тот же сельдерей.

Какой незначительной и никому не известной была она сейчас! Какой бедной, но честной, как принято выражаться. А все эти ревущие львы из салона леди Трунион, скучные охотницы за чужой славой… У них не было никакой надежды проскользнуть в угольное ушко.

– Рад слышать это от вас, – произнес Кэлами. – Жаль, не все писатели разделяют подобный образ мыслей!

Мисс Триплау покачала головой, скромно отвергая скрытый в его реплике комплимент.

– Я стараюсь уподобляться в этом смысле Иегове, – заявила она. – Я – это только то, что я есть. Зачем мне изображать кого-то другого? Хотя должна признаться, – добавила она с отважной прямотой, – что ваша репутация внушила мне робость, и захотелось предстать перед вами более светской, чем на самом деле. Я представляла вас умудренным опытом и циничным. Огромное облегчение обнаружить, что вы иной.

– Циничным? – повторил Кэлами, скорчив гримасу.

– По рассказам миссис Олдуинкл, вы рисовались эдаким ошеломляющим представителем высшего общества.

Кэлами расхохотался:

– Возможно, прежде я и принадлежал к подобным недоумкам. Но сейчас… Хотелось бы надеяться, что с этим покончено.

– Я воображала вас, – продолжила мисс Триплау, – одним из тех людей, чьи снимки появляются в «Скетче» – «на прогулке в парке с другом», – вы ведь понимаете, о чем я? – причем другом неизменно оказывалась какая-нибудь герцогиня или известнейший писатель. Удивительно ли, что я нервничала?

Она снова откинулась в кресле. Бедная маленькая девочка! Хотя чертов жемчуг, пусть всего лишь речной, все еще заставлял ее испытывать неловкость.

Миссис Олдуинкл застала их на верхней террасе, любовавшимися живописным видом. Приближался час заката. Город Вецца уже поглотила тень от огромного холма, которая затем протянулась вдоль западных стен обеих лощин и почти до самой долины. Но зато чуть дальше долину все еще ярко освещало солнце. И она простиралась внизу, похожая на карту самой себя – дороги помечены белым, сосновые боры темно-зелеными пятнами, водные потоки серебряными нитями, распаханные поля и заливные луга обозначались клеточками изумрудных и коричневых тонов, а параллельно всему этому по линейке была прочерчена серо-коричневая линия железной дороги. За самой дальней кромкой сосен и песка темнела непрозрачная синева моря. К этой панорамной картине, обрамленной по сторонам холмами, розовато подсвеченными с восточной стороны и погруженными почти в полный мрак с западной, вела широкая каменная лестница, спускавшаяся мимо нижней террасы и колоннады кипарисов к величественным, украшенным скульптурами воротам, располагавшимся посреди склона горы.