Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

Можно сказать, мимо жанра рассказа не прошел ни один крупный английский прозаик. Писали рассказы и прославленные романисты старшего поколения — Гарди, Голсуорси, Уэллс, Лоуренс. У Коппарда были серьезные соперники и из числа его современников, такие мастера рассказа, как, например, Кэтрин Мэнсфилд, Арнольд Беннет, Герберт Бейтс, Сомерсет Моэм. Все это таланты очень самобытные и очень разные. Иногда говорят о сходстве рассказов Коппарда с рассказами Мэнсфилд. Оно не столь уж велико, это сходство, а если и наличествует в какой-то мере, то, думается, потому, что у обоих был один и тот же учитель, наставник, образец — Чехов, о чем они неоднократно свидетельствовали, говоря о своих взглядах на литературу и литературных пристрастиях.

Пожалуй, скорее можно говорить о различии, нежели о сходстве этих двух художников. И различие это прежде всего в отношении к изображаемому. Кэтрин Мэнсфилд подчеркнуто объективна. Она предоставляет читателю судить о происходящем, а сама тончайшими штрихами наносит фигуры героев, скупо, но выразительно намечает обстановку. Авторская речь у Мэнсфилд за немногими исключениями нейтральна, из нее не почерпнешь много сведений об отношении писательницы к ее героям и событиям.

Не таков Коппард. Он вторгается в повествование весь — насмешливый, ироничный, не боящийся открытых характеристик своих героев, прямой, чуточку даже старомодный обличитель. У него очень мало бессюжетных рассказов и почти нет того, что принято называть словом «подтекст» и что является излюбленным приемом многих больших художников. И если герои Мэнсфилд чаще всего говорят вполне литературным языком, Коппард нередко строит речевую характеристику на каком-нибудь местном диалекте, не гнушаясь просторечных оборотов лексики и синтаксиса, а также всякого рода погрешностей против языка («Никогда я не слыхал, чтобы люди в жизни говорили как в книгах », — пишет он в автобиографии).

Трудно найти сходство также и между рассказами Коппарда и, скажем, Олдингтона, художника куда более тонкого, или Сомерсета Моэма, великого мастера остро сюжетной новеллы, любителя сложной, запутанной интриги, однако «несомненно оторванного от народа», как пишет о нем Джеймс Олдридж [2] Джеймс Олдридж, Предисловие к кн.: Сомерсет Моэм, Дождь, рассказы, изд-во «Иностранная литература», М, 1961, стр. 11. .

Если же говорить о влияниях, то среди современных ему английских прозаиков ближе всех, пожалуй, был Коппарду Томас Гарди. В автобиографии Коппард неоднократно восторженно отзывается о нем, особенно высоко оценивая романы «Вдали от шумной толпы» и «Джуд Незаметный», а также рассказы из цикла «Маленькие насмешки жизни». Ирония авторской речи Коппарда, строгая продуманность речевых характеристик, беспощадная правдивость, подчас даже жестокость некоторых его рассказов (например, «Джудит», «Черный пес» и др.) — все это напоминает те же качества прозы его старшего современника. Из рассказов, помещенных в настоящем сборнике, наиболее явственно традиции Гарди ощущаются в «Скупщике». Когда читаешь начало этого рассказа, невольно вспоминаются «Старинные характеры» Гарди, хотя ни в сюжете, ни в героях нельзя найти ни малейшего сходства. Общее здесь в пейзаже, в событиях и характерах, выхваченных прямо из гущи жизни, а главное — в тональности этих произведений.

Можно с уверенностью говорить о воздействии на Коппарда творчества Диккенса и Мопассана, а также русской литературы, которую он хорошо знал и любил.

«Четверо великих русских, — писал он в автобиографии, — Чехов, Тургенев, Толстой, Достоевский, столь превосходно переведенные Констанцией Гарнет, постоянно завладевали мною благодаря своему непревзойденному мастерству. В моем представлении о них Чехов всегда был во главе этого блистательного квартета, но мне трудно бывало решить, в какой последовательности распределить мое преклонение между остальными тремя. Читая Достоевского, особенно его роман „Идиот“, я думал, что правильнее всего поставить его сразу же вслед за Чеховым… поклонялся этому изумительному безумию. Но стоило мне обратиться к „Воскресению“, и Достоевский тут же уступал свое место Толстому, которого в другое время — а это во многом зависит от настроения читателя — сразу же заменял Тургенев, особенно после того, как я прочел его потрясающий, незабываемый рассказ „Уездный лекарь“ из „Записок охотника“. Романы Тургенева я никогда не мог оценить столь же высоко, как романы Толстого или Достоевского; без сомнения, мое восхищение „Записками охотника“ в какой-то мере может быть объяснено свойственным мне особым пристрастием к рассказу».