Борис Могильнер - Березонька

Песни Давид Исаевич любил сызмала. Память сберегла картину, как курчавый толстоногий мальчуган в выцветшем костюмчике вышагивает по желтым широким доскам, громко напевая:

Малыш пел для хозяйки дома, где его семья снимает крохотную комнату, честно зарабатывая себе кусок пирога. Этим куском и поманила его хозяйка, толстая, с большим сытым лицом:

— Споешь хорошо — получишь целый кусок, Додик! Хочешь?

Еще бы не хотеть. У мамы с папой таких чудес не бывает. И он маршировал — суровый, решительный, размахивая руками в такт песне. Он очарован ею, но знает только одно четверостишие и повторяет его трижды. Ему кажется, что он потрудился достаточно, он замолкает, останавливается перед ухмыляющейся хозяйкой.

— Что же ты замолк, бушевик? — с ударением на последнем слоге, насмешливо спросила хозяйка. Он не догадывается, что хозяйка бушевиками называет большевиков, не чувствует в ее голосе подвох и настораживается:

— Еще надо?

— А как же, я за свое беру сполна, с барышом. Ну пошел, ать-два…

И малыш начал сначала: «Смело, товарищи, в ногу…»

— Махлюешь, бушевик, горькое семя. Ничего тебе не дам. Кыш!

Ошеломленно молчит Давидка. Слезы капают из глаз.

Потом он весело распевал свои песни на школьных утренниках и в «Синей блузе» — агитбригаде, которую райком комсомола посылал в создаваемые колхозы. Много лет спустя, в артиллерийском училище, Давид по команде: «Запевалы, вперед!» — выбегал в голову колонны и заводил эти песни на строевой подготовке, по пути из казармы к конюшням, где курсанты скребли да чистили мобилизованных колхозных лошадок, готовя их в орудийные упряжки. Голос у него был не ахти какой сильный, но он старался, вроде бы получалось что-то подходящее, курсанты поддерживали его, подтягивали, и особенно лихо, когда шагали в столовую. Так что песня всегда была с Давидом Исаевичем рядом.

Давид Исаевич осторожно вытащил из целлофановой обертки любимую пластинку и мягко поставил ее на проигрыватель. Вот и зазвучала старая мелодия, которая будит давние, негасимые чувства. Давид Исаевич прикрывает глаза.

А в прихожей очарованно слушал сын. Он только что вернулся с улицы и не успел еще переобуться.

Ощутив его присутствие, Давид Исаевич повернул голову, улыбнулся из-за плеча. Восхищение Ильи радовало. Не забыл, значит, пахнущие порохом мелодии, которыми его когда-то убаюкивали. Может быть, поэтому, когда ребенок просит повторить песню, Давид Исаевич без колебаний разрешил ему самому второй и третий раз крутить заветную пластинку. Он лишь предупредил:

— Смотри аккуратно орудуй. — Потом вспомнил: — А кто ведро мусорное вынесет?

Сгоряча Илья уже было собрался крикнуть свое обычное:

— Вот еще. Не буду. Я вам не раб!

Он ужасно не любит, если что-то неожиданно путает его планы. Но, однако, спохватился и взмахнул рукой:

— Счас, па! — Бросился выполнять просьбу.

До проигрывателя Илья еще не достает — приемник стоит на высокой тумбе. Мальчик придвинул к ней стул, взобрался на него, нажал клавиши. От блаженства потер ладони, затем присел рядышком на стол, уткнув ноги в полумягкое сиденье стула.

Пришла мама, прошла к стеллажу за нужной книжкой и недовольно покосилась на тапки, которые валяются около кресла вверх подошвами.

— Не тряси! — выкрикнул свою мольбу Илья. — Игла прыгает. И тут же спросил: — Ма, мужчина женится, да? А женщина что, мужчинится?

К подобным вопросам Евдокия Петровна давно привыкла. Отвечала всегда искренне, с обстоятельностью настоящей учительницы. Одним ухом Илья слушает мать, другим — пластинку.

— Не пора ли нам музыку заканчивать, — сказала Евдокия Петровна. — Мне работать надо, да и поздно уже.

— Вот ты всегда так, только о себе думаешь, — захныкал Илья, оглянувшись на отца, который появился из кухни.

— Все мало тебе? — произнес отец, ласково положив руку на плечо сына.

— Еще один разочек.

Губы Давида Исаевича раздвинулись в улыбке, он вопрошающе посмотрел на жену:

— Позволим еще разок прокрутить?

Евдокия Петровна молча уходит к себе в комнату. Давид Исаевич поплелся за ней.

— Сколько раз я тебя просила, — шепотом набросилась она на него, когда он прикрыл дверь к Илье. — У нас должно быть единство требований.

— Но ведь парень прав. Иногда кое-чем надо поступаться.

— Опостылело мне жертвовать, — нахмурилась Евдокия Петровна. — Не приносит это ни радости, ни пользы.