Борис Могильнер - Березонька

Привольный переулок весь, от начала до конца, тоже был укрыт снегом. Недолго думая, бабушка принялась было протаптывать тропу.

— Подожди, я сам! — остановил ее Леонтий. — Пахать снег не твое дело.

Бабушка попыталась возразить:

— Мои ноги лучше защищены.

— Разумеется, твои валенки на километр выше моих ботинок, эх ты… Разве так внука воспитывают?

— Ладно, ладно, сдаюсь. Один — ноль в твою пользу. Считай, что победил. Только, пожалуйста, сунь штанины в теплые носки.

Когда они выбрались из проулка на большую улицу, стало гораздо легче шагать и дышать. Снег под ногами заскрипел веселее, однако бабушка еще долго не могла успокоиться, волнуясь, как бы внук, весь потный от проделанной работы, не простудился. Она поминутно заставляла его поправить шарф.

Как часто бывает, когда ждешь с нетерпением трамвая, он непременно задерживается и на остановке собирается порядочная толпа. У бабушки не было привычки расталкивать локтями и лезть вперед. Леонтик хотел продвинуться поближе к рельсам, чтобы наверняка попасть в вагон, но как быть с бабушкой… И вдруг, когда уже издали донесся грохот трамвая, послышался возглас:

— Клара Борисовна, здравствуйте! Я вам помогу, айн момент.

Бабушка и Леонтий не сразу разобрались, кто окликнул, оглянувшись, они увидели высокого лейтенанта, который энергично пробирался к ним.

— Вы не узнали меня, Клара Борисовна? — улыбаясь спросил офицер с погонами летчика. — Я ваш пациент, в вашей школе учился, вашу — нашу школу окончил.

Шумно подкатил трамвай, лейтенант подхватил Клару Борисовну под мышки, приподнял и ловко поставил на верхнюю ступеньку. Леонтий тоже заскочил в вагон и протиснулся к ним.

— Ты же совсем недавно был вдвое меньше меня, — удивлялась бабушка, — как же тебе удалось так вымахать? На дрожжах, видимо, растешь?

— Возможно, Клара Борисовна, и не без помощи ваших уколов. И странное дело, вы нас кололи, нам бывало больно, и даже очень, а мы вас любили. И отчего это так?

И почему именно это воспоминание всплыло в памяти, непостижимо…

Довольно долго возились Давид Исаевич и Леонтий с железной оградой. Они почти не разговаривали, но одни и те же мысли одолевали обоих. Очень уж трудно привыкнуть к жестокой мысли.

— А может, опасность преувеличена?

— Дай бог, чтобы оказалось так. Но чувствую, что положение серьезное.

— Ну а бабушка? Понимает ли она, что с нею происходит?

— Боюсь, что да.

— Мужественная она, — произнес Леонтий с дрожью в голосе.

«Вырос сын», — подумал Давид Исаевич.

С боковой аллеи нежданно послышался голос Полины Наумовны:

— Тут, оказывается, бездельников нет.

Отец и сын одновременно повернули головы. Давид Исаевич ошеломлен: рядом с Полиной Наумовной стояла та самая старуха, с которой он ехал в одном купе.

— Мы, кажется, знакомы с вами, молодой человек, — произнесла она, обращаясь к нему.

— Даже так?! — удивилась Полина Наумовна.

— А этот парень, — старуха показала на Леонтия, — очевидно, ваш старший? Как ваша матушка поживает?

— Не мешало бы, чтоб лучше…

Женщины подошли поближе. Старуха, наклонившись, прочитала надпись на дедушкином надгробии.

— Хорошо, — заметила она, — только длинновато.

— Моя свекровь мало знакома с тобою, Давид, — произнесла Полина Наумовна, поглядев на него, и, переведя взгляд на старуху, пояснила: — Давид был другом вашего сына.

Старуха нахмурилась:

— Не тот ли, что долгое время молчал, не давая о себе знать, весточки не присылал?

Полина Наумовна кивнула головой: дескать, да, тот.

— Ежели так, пойдемте, — приказала старуха и пошла вперед.

На черной мраморной глыбе, к которой они подошли, гравер красиво вывел золотой вязью: «Единственному». Точно и многозначно. Один сын у старухи — один сын, у Полины Наумовны — тоже только он, один.

— Так-то, дорогуши. Когда-никогда с каждым это случается, — сказала старуха строго. — Захлопнуть перед собою дверь туда еще пока никому не удалось.

Старуха перевела дыхание и посмотрела на Полину Наумовну.

— Кто знает, когда я вновь приду сюда?

— Это исключительно от вас зависит, — ответила Полина Наумовна.

— Я решила твердо.

— Это ошибка. Роковая.

— Еще позавидуешь мне.

— Никогда! За море-океан, на чужбину, никакими посулами не заманят меня.

Всю свою жизнь Клара Борисовна следовала отцовскому завету: не жаловаться на судьбу. Что бы ни стряслось, она повторяла: это к лучшему… Даже сегодня, выпроводив сына и внука из больничной палаты, она была довольна, хотя боли почти не прекращались. Эти злые собаки, очевидно, только и ждали, когда она останется одна, чтобы напасть на нее. Пока возле нее на страже стояли двое мужчин, у хворобы не хватало мужества и дерзости накинуться на нее. Зато теперь можно поиздеваться над старым, больным существом.