Олдос Хаксли - Монашка к завтраку [сборник]

Поль. Разумеется, разумеется. Это даже не обсуждается. Так в чем проблема? Ведь с женщинами иметь дело проще простого.

Долфин. Я знаю. Предельно просто, если ты в нужном настроении. Я и сам это понял; бывают мгновения – хотя, увы, чрезвычайно редко! – когда в меня вселяется дух уверенности, когда я одержим ангелом или бесом власти. О да, в такие моменты я чувствую себя преотменно. Я могу добиться всего, что вижу. В такие краткие мгновения мне открываются все тайны этого мира. Я сознаю, что высшее качество, присущее человеческой душе – это наглость. Гений решительного человека – не что иное, как апофеоз шарлатанства. Александр Македонский, Наполеон, мистер Гладстон, Ллойд Джордж – кто они? Всего лишь обычные люди, которые прошли сквозь волшебный фонарь феноменальной наглости, вследствие чего став в тысячу раз масштабнее. Взгляните на меня. Я намного умнее любого из них; у меня более развито эмоциональное восприятие; с моральной точки зрения я лучше их всех. Но я не шарлатан, поэтому совсем ничего из себя не представляю. Мои достоинства проецируются через другой конец телескопа, и этот мир воспринимает меня намного меньше, чем я есть на самом деле. Но этот мир… кого он вообще заботит? Заботить нас должны лишь женщины.

Поль. Очень справедливое замечание, мой дорогой Долфин. Женщины… (Он смотрит на чек и еще разок вытирается розовато-лиловым шелковым платком.)

Долфин. Сегодняшний вечер – мой триумф. Внезапно я ощутил, что свободен от своих комплексов.

Поль. Надеюсь, вы воспользовались этим благоприятным обстоятельством.

Долфин. Воспользовался. Я делал успехи. Честно… но не знаю, стоит ли надоедать вам своими секретами. Удивительно, как можно терять речь перед близкими друзьями и выворачивать душу перед почти незнакомцем. Мне следует принести извинения.

Поль. Но я готов внимать и сопереживать, мой дорогой Долфин. И мне кажется, не совсем справедливо с вашей стороны считать меня незнакомцем. (Он кладет руку на плечо Долфина.)

Долфин. Благодарю вас, Барбазанж, спасибо. И коли уж вы согласились стать хранителем моих печалей, то я продолжу их изливать… Мисс Тумис… Скажите честно, что думаете о ней.

Поль. Ну…

Долфин. Немного простодушна и даже чуть глупа?

Поль. Поскольку вы сами так выразились, то да, в интеллектуальном отношении она определенно не блещет.

Долфин. Вот именно. Но… О, эти ярко-синие с зеленоватым оттенком глаза, эта непосредственность, эта трогательная, обворожительная глупость! Она затрагивает забытые струны души. Знаете, я обожаю «Хроматическую фантазию» Баха, меня восхищает «Соната № 32» Бетховена, его сто одиннадцатое по счету творение; но сей факт не мешает мне расплакаться от нового упоительного вальса в исполнении оркестра отеля. Даже в самых ладно скроенных мозгах всегда найдется местечко, что реагирует на видовые открытки, крошку Нелли и фильм «Идеальный день подходит к концу». Мисс Тумис нащупала мою ахиллесову пяту. Она скучна, глупа, пожалуй, несуразна, но, боже! – как это умилительно и как прелестно.

Поль. Мой бедный Долфин, вы пропали, утонули… spurlos [148] Без следа (нем.) . .

Долфин. И так хорошо все складывалось, я упивался своей вновь обретенной уверенностью и, осознавая ее недолговечность, старался изо всех сил. Я проделал огромную работу, но затем – вуаля! – все мои усилия одним махом пошли насмарку. Уж не знаю, какой был в том злой умысел, но она, эта Лукреция, налетает вдруг стервятником и беспардонно, не выдумав даже предлога, прямо перед носом похищает мисс Тумис. Какая женщина! Она меня пугает. Я постоянно пытаюсь от нее удрать.

Поль. А, значит, полагаю, она вас постоянно преследует.

Долфин. Она испортила мне вечер, а возможно, и все шансы на успех. Мой драгоценный час уверенности в себе будет истрачен попусту (хотя надеюсь, мои слова вас не обидят)… истрачен на вас.

Поль. Шанс еще представится.

Долфин. Вопрос когда… когда? К тому моменту я, верно, буду уже ни на что не годен, изведусь весь в муках.

Поль. Да, муки ожидания мне знакомы. Я сам в 1916 году был обручен с румынской княжной. Но потом досадным образом рухнул курс румынской валюты, и наш союз пришлось отложить на неопределенное время. Да, больно, но, поверьте, это можно пережить. (Он смотрит на чек, потом на часы.) Есть вещи много хуже. Поверьте, Долфин, это можно пережить.

Долфин. Наверное, можно. Ведь когда слова все сказаны, мало кто, черт возьми, принимает произошедшее близко к сердцу. К счастью, такие как Жюли де Леспинас, встречаются нечасто. Моя эмоциональность так даже ниже нормы. В двадцать я верил, что обладаю страстной натурой: как и любой в этом возрасте. Но сейчас, когда я уже в состоянии оценивать себя без лукавства, понимаю, что я, собственно, из тех, кто ни разу не чувствовал остро, не жаждал сильно. Мне все абсолютно безразлично. Иногда я пытаюсь огорчиться той мыслью, что наш мир – выгребная яма, что люди – убогие выродки приматов, чьи кропотливо состряпанные идеалы – чистый вздор и с реальной жизнью не в ладу, что вся эта жизнь – затянутая дурная шутка, которая идет к концу. Но по-настоящему меня это не тревожит. Мне дела нет. Прискорбно, ведь дело быть должно. Лучшие мира сего считали это своим делом. И все же, должен сказать, я хотел бы заполучить мисс Тумис. И сбить с толку эту женщину, эту Граттарол. Зачем, черт побери, она за мной таскается?