Олдос Хаксли - Монашка к завтраку [сборник]

Официант. С вас лира двадцать пять, синьор.

Альберто (роняет купюру). Сдачу оставь себе.

Официант (кланяясь). Спасибо, синьор. На месте синьора, я бы задал ей жару. (Он поднимает бутылку коньяка и для наглядности шлепает по ее черным блестящим бокам.)

Альберто. Задал жару? Но я же влюблен.

Официант. Тем более, синьор. Не только необходимость, так сказать, строго в воспитательных целях, а еще и удовольствие; да, синьор, уж поверьте, такое удовольствие.

Альберто. Хватит, довольно. Ты испохабишь мне всю грусть, все великолепие моих помыслов. Мои чувства сейчас небывало деликатны и чисты. Прошу уважать их. Неси бренди, будь добр.

Официант (наливая бренди) . Деликатны, чисты… Ой, синьор, поверьте мне… С вас лира двадцать пять.

Альберто (роняя еще одну банкноту тем же исключительно аристократическим жестом) . Сдачу оставь себе.

Официант. Благодарю, синьор. Но как я уже говорил, синьор: вся эта деликатность, чистота помыслов… По-вашему, я таких отношений не понимаю? Но нет, синьор, под этой скромной манишкой бьется сердце. А если у синьора чувства через край, так у меня имеется племянница. Уже восемнадцать, а какие глаза, какие формы!

Альберто. Аккуратнее, притормози. Пощади мои чувства, как и уши той молодой дамы (он показывает на стеклянную дверь) . Не забывай, она американка. (Официант кланяется и идет в отель.)

На террасу выходят Сидни Долфин и мисс Эми Тумис. Изящная головка мисс Эми покоится на одной из самых точеных шеек, что когда-либо происходили из Миннеаполиса. Глаза темные, ясные, взгляд наивный; губы говорят о чувствительности. В свои двадцать два она наследница тех самых «грязных» миллионов Тумисов.

Сидни Долфин, романтик аристократической наружности. Ему бы подошел покрой 1830-х годов. Бальзак описал бы его лицо как plein de poésie [140] Поэтическая красота (фр.) . – Здесь и далее примеч. пер. . На самом деле так уж вышло, что он и вправду оказался поэтом. Два тома стихотворений, «Калейдоскоп» и «Трепет ушей», понимающими критиками были оценены как выдающиеся. Но до какой степени их можно считать поэзией – не уверен никто, и меньше всех сам Долфин. Возможно, это всего-навсего искусные плоды работы очень образованного и развитого мозга. Всего-навсего любопытные вещицы, кто знает? По возрасту ему двадцать семь. Сидни Долфин и мисс Эми присаживаются за один из железных столиков.

Альберто они не видят; тот скрыт в тени деревьев. Причем он настолько поглощен смакованием собственного отчаяния, что не обращает внимания на тех, кто выходит. Повисает долгое, неловкое молчание. Долфин надевает на себя маску мыслителя: хмурый вид, сморщенный лоб и приставленный ко лбу палец. Эми взирает на эту романтическую горгулью с некоторым изумлением. Польщенный таким интересом, Долфин ломает голову, как бы использовать сие любопытство себе во благо; но он слишком застенчив, чтобы разыграть хотя бы один из тех гамбитов, которые приходят на ум. Эми, преодолев социальные устои, заговаривает с ним; в ее мелодичном голосе слышны интонации Среднего Запада.

Эми. Правда, сегодня замечательный день?

Долфин (вздрагивая, словно пробудившись от глубокомысленных размышлений) . Да, да, замечательный.

Эми. В Англии, полагаю, такие выдаются нечасто.

Долфин. Не часто.

Эми. В наших краях тоже.

Долфин. Пожалуй. (Молчание. Спазм душевных страданий искажает лицо Долфина; но он снова принимает вид закоренелого мыслителя. Эми задерживает на нем взгляд, потом, в порыве растущего любопытства, у нее вырывается несколько ребяческое):

Эми. Вы так усердно думаете, мистер Долфин. Потрясающая способность. Или вы просто расстроены?

Долфин (поднимает глаза, улыбается и краснеет; чары рассеяны) . Палец у виска, мисс Тумис, это ведь не дуло револьвера.

Эми. То есть вы не грустите о чем-то, а просто задумались?

Долфин. Просто задумался.

Эми. О чем же?

Долфин. О жизни, ну, знаете, жизнь и романы.

Эми. Романы? Любовные?

Долфин. Нет, нет. Романы в литературном контексте; романы как противовес реальной жизни.

Эми (разочарованно) . А… литература. Нам в школе преподавали литературу. Но Эмерсона мне не понять. А зачем вы думаете о литературе?

Долфин. Знаете ли, мне интересно. Я много читаю; и даже пытаюсь писать.

Эми (чрезвычайно воодушевившись) . Правда? Так вы писатель, мистер Долфин? А может, поэт?

Долфин. Увы, чистейшая правда. Я – писатель.

Эми. И что вы пишете?