Олдос Хаксли - Монашка к завтраку [сборник]

У него было право страдать. Завтра он отправляется обратно во Францию, он растоптал любовь своей милой, он уже начал сомневаться в самом себе, подумывать, а не была ли вся его жизнь одним нелепым недомыслием.

Подобно человеку на пороге смерти, он обозревал свою жизнь. Родись он в каком-нибудь другом веке, был бы, как ему казалось, религиозен. Религией он переболел рано, как корью: в девять лет – англиканец низкой церкви, в двенадцать – всеобъемлющей церкви [97] В англиканской церкви различают три направления: «низкая церковь» (ее сторонники противятся обрядовости и превышению роли священнослужителей), «всеобъемлющая (широкая) церковь» (ее сторонники отличаются веротерпимостью) и «высокая церковь» (ее сторонники тяготеют к католицизму, сохраняют обрядность, утверждают авторитет духовенства, придают большое значение церковным таинствам). , а в четырнадцать – агностик, – однако в нем по-прежнему сохраняется нрав религиозного человека. Разумом он вольтерьянец, чувствами – византиец. Выведя в свое время такую формулу, он почувствовал, как явственно продвинулся в самопознании. Но какого же он тогда свалял дурака с Марджори! Ведь это ж ослепление самодовольства – заставить ее читать Вордсворта [98] Вордсворт, Уильям (1770–1850) – английский поэт-романтик. , когда ей этого не хотелось. Интеллектуальная любовь… не всегда его фразы были благом: как безнадежно он самого себя обманул словами! И вот сегодня вечером – венчающий все всплеск, когда он повел себя с нею, как истеричный анахорет, отбивающийся от искушения. При воспоминании от стыда все его тело пронзила дрожь.

И его осенило: вот сейчас он пойдет и увидится с ней, на цыпочках спустится по лестнице к ее комнате, станет на колени у ее постели, попросит у нее прощения. Он лежал не двигаясь, представляя себе всю эту сцену. И даже до того дошел, что встал с кровати, открыл дверь, петли которой издали жалобный стон, похожий на крик павлина, испугавший Гая, и прокрался к началу лестницы. Долго-долго стоял там, ноги все больше и больше сводило холодом, а потом решил, что эта выходка на самом деле омерзительно похожа на начальный эпизод в романе Толстого «Воскресение». Дверь снова застонала, когда он вернулся; Гай улегся в постель, стараясь убедить себя, что его самообладание достойно уважения, и в то же время кляня себя за отсутствие смелости в том, чтобы исполнить задуманное.

Он вспомнил, как однажды прочитал Марджори целую лекцию о Святой и Нечестивой Любви. Бедняжка, как у нее доставало терпения слушать? Он видел, что она внимала ему с таким серьезным выражением лица, что оно сделалось уродливым. Она была так красива, когда смеялась или радовалась! У Уайтов, к примеру, три дня тому назад, когда они с Джорджем танцевали после ужина, а он сидел, втайне завидуя, читал в углу какую-то книгу и с видом превосходства поглядывал оттуда. Танцевать он не научился, зато всегда жалел, что не умеет. Варварское, плотски возбуждающее занятие, говорил он и предпочитал тратить время и силы на чтение. Опять солдат Армии спасения! Насколько же Джордж, как оказалось, был мудрее, чем он. У него нет ни предубеждений, ни теоретических взглядов на руководство жизнью, он просто живет – замечательно, естественно, как подсказывает ему дух или плоть. Если бы только он смог прожить жизнь сызнова, если бы только смог он отделаться от чудовищной глупости сегодняшнего вечера…

Марджори тоже лежала без сна. И тоже чувствовала себя искалеченной страданием. Как он был отвратительно жесток… и как же жаждала она простить его! Наверное, он придет в темноте, когда весь дом уснет, пройдет на цыпочках к ней в комнату, очень тихо опустится на колени у ее постели и попросит прощения. «Придет ли?» – гадала она. Всматривалась в черноту над собой и вокруг себя, желая, чтоб он пришел, приказывая ему… сердитая и разбитая оттого, что он так не спешит прийти, оттого, что вообще не пришел.

И он, и она уснули, когда не было двух часов.

Семь часов сна поразительным образом изменили психическое состояние. Гай, считавший, что он на всю жизнь искалечен, встал с постели нормальным и здоровым. Гнев и отчаяние Марджори улеглись. Час после завтрака до отъезда Гая, который они провели вместе, был заполнен едва ли не банальными разговорами. Гай решительно настроился сказать что-нибудь по поводу случившегося вчера. Однако только лишь в последний момент, когда двуколка была уже, считай, у порога, удалось ему таки произнести, запинаясь, слова покаяния за свое поведение в тот вечер.