Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Оксане стало интересно, куда бегает маленький, и когда, в очередной раз, ловко лавируя между чемоданами и узлами, он помчался на другой конец огромного зала, она встала и пошла за ним. У высоких окон, заняв две скамьи, друг напротив друга, сидели взрослые цыгане. Женщины в сборчатых юбках, в тесных, с подложенными плечами бостоновых жакетах и мужчины, низкорослые, в заправленных за голенища сапог брюках, в плисовых жилетах. Цыгане проверяли ломбардные квитанции. Квитанции держала худенькая темнолицая молодая женщина. Она сидела, вытянув в проход, скрестив стройные, с сухими щиколотками ноги в черных кружевных чулках и ладных лаковых туфельках. Выкликала, видно, номер квитанции и название заложенной вещи. Все сверяли услышанные сведения с отметками в записных книжках, и только после того начиналось оживленное обсуждение. Обсуждение шло по-цыгански, но неожиданно мелькали знакомые слова — ломбард, Черемушки и почему-то часто — Пушкин.

«Ломбард на Пушкинской улице», — сообразила Оксана.

Мальчишка пришел, видно, вовремя. В руках у стройной щеголихи осталось совсем немного квитанций, и он, так же, как Оксана, не замеченный занятыми делом взрослыми, сел на свободную лавку через проход. Как только последняя квитанция была обсуждена, все, не сговариваясь, встали, женщины подхватили нетяжелые узлы, мужчины налегке, и пошли к выходу. Мальчишка тут же сорвался с места, кинулся к своим. И Оксана поняла, что это они, а не взрослые были озабочены тем, чтобы не потеряться, не разлучиться с отцами и матерями. Постукивая каблучками, прошла мимо Оксаны темнолицая, что держала в руках квитанции, глянула мельком, равнодушно, но, отойдя, вдруг обернулась, блеснул в улыбке тонких, чуть сиреневых губ ряд влажных, блестящих и белых зубов.

— Погадать?

Оксана покачала головой, улыбнулась.

Цыганка присела на край скамьи легко, боком, да и не присела вовсе, а чуть прикоснулась лишь угадывающимся под сборчатой юбкой, сухим бедром.

— Все про тебя скажу, — пообещала низким голосом, будто даже с угрозой, и наклонилась, заглядывая в глаза, — одного года мы с тобой.

Оксана отвела взгляд от смеющихся, с желтыми белками матовых глаз. И тут увидала монисто. Такое же монисто было и у нее. Лазоревые и золотые шарики, соединенные трубочками кораллов.

— Я сама про себя все знаю, — сказала Оксана, глядя на монисто.

— Это тебе кажется, дорогая. Знала бы — здесь бы одна не сидела. — Цыганка встала, тихо стукнулись шарики мониста. — Да ничего, не горюй, придет он, — бросила уже на ходу и, четко стуча каблуками лаковых туфелек по кафельному полу, не задев колышущейся юбкой ни чемодана, ни корзины, ни вытянутых в проход ног — это действительно было удивительно, — ушла.

В день отъезда Оксаны из Сокирок встретились они в прохладной хате Калюжки.

Давно миновал ильин день, и хотя, вопреки древним правилам и осуждению бабушки, продолжали купаться, приближение осени, а с нею разлуки чувствовалось во всем. Появились какие-то странные летающие паучки, раскачивающиеся на тонких искрящихся ниточках, и послеобеденная жара была уже не такой тяжкой, когда шли по скошенным вторым покосом заливным лугам к реке.

Они сидели рядом за столом, ненужно огромным в этой бедной горнице с голыми стенами. Сидели уж давно и давно молчали. Глухо ударялись о землю падающие в саду за окном яблоки, шуршали по глиняному полу кухни шаги удивительно маленьких, не изуродованных работой и старостью босых ступней старухи. Она безостановочно возилась по хозяйству, позванивала в сенях ведрами, мелькала в саду среди деревьев ее синяя кофта. В комнату Калюжка вошла только один раз, чтобы взять что-то из старого огромного сундука. Но то, как взглянула она на Павла, молча, не дожидаясь ее просьбы, приподнявшего перед нею тяжелую кованую крышку, как осторожно вернул он в темные недра этого сундука защемленный кусок белого холста, этот взгляд маленьких выцветших глаз старухи и хозяйски заботливое его движение рассказали Оксане все о нежности двух одиноких людей, о силе их понимания и любви, об их постоянной и благодарной мысли друг о друге.

Не слыша рядом дыхания Павла, не глядя на него, Оксана ощущала его неподвижное присутствие, как ощущала теплую воду стоячих заводей Ворсклы, и, чувствуя нетяжкий груз этого молчания, не отводила взгляда от покрытой темными трещинами столешницы. Рисунок трещин был непонятен и бессмыслен, но чем дольше смотрела на него Оксана, тем яснее проступали перед ней очертания огромного дерева. Его мощные корни раскинулись у края столешницы, а пышная крона терялась на другом конце. Она меняла очертания и, казалось, шумела и трепетала под порывами невидимого ветра. Оксана даже глаза зажмурила, спасаясь от наваждения.