Гертруда Стайн - Париж Франция

Брикетного топлива Франции круглых орешков спрессованного угля которые были во всех домах в начале двадцатого столетия больше не осталось даже в деревне, колосники которые прежде вставлялись в камин и подпирались обломком кирпича и засыпались угольками-орешками дававшими ровное нежаркое тепло, никогда казалось не менявшееся ни днем ни ночью больше нигде нельзя было увидеть. А сейчас 1939 год война и все хотят вернуть пламя брикетов. У нас оно есть. В местных лавках мы нашли колосники с точно таким же волнистым узором как и у тех которые мы нашли на чердаке нашего дома который стоит не знаем с каких пор. У тех что из лавок точно такой же узор что означает каким тусклым было пламя брикетов.

Итак столетие состоит из ста лет и сто лет это не так уж долго. Каждый может знать кого-то кто помнит еще кого-то и так можно вернуться на сто лет назад. Если для этого не хватает двух поколений трех поколений более чем достаточно. Так что сто лет это не так долго.

Скорее тревожно что нашей цивилизации если думать о ней из расчета три поколения на столетие потребовалось так мало поколений чтобы начаться.

Столетие это сто лет. У каждого столетия есть начало и середина и конец. Каждое столетие это как жизнь любого человека, как жизнь любого народа, а это значит что оно начинается это значит что у него есть детство у него есть юность у него есть взросление у него есть средний возраст у него есть пожилой возраст и потом оно кончается.

Все это произошло с девятнадцатым столетием, все это происходит сейчас с двадцатым. Думаю, это происходит с каждым столетием.

Оно начало как начинает дитя — в облаке славы того столетия которое только что главенствовало. Двадцатое столетие конечно так и вело себя. Только очень немногие из тех что вступили в двадцатое столетие вступили в него как в двадцатое столетие а не как в незавершившееся девятнадцатое. Оно начинало в нерешительности, продвигалось с трудом, скорее просто ползло.

А потом оно постепенно прошло через отрочество затем разразилась Первая мировая война, и это заставило всех осознать что это уже было не девятнадцатое столетие а двадцатое столетие.

Я спросила у мадам Пьерло, она выросла в деревне, она была провинциалкой, она никогда не бывала в Париже, она была женой военного атташе в разных столицах и потом в самом начале столетия она приехала в Париж уже сорокалетней женщиной. И как он вам понравился спросила я. Что ж, сказала она я была в нем разочарована. Но почему же, ну понимаете сказала она я думала что он не такой замкнутый как посольские круги в других странах, французы в Париже показались мне искушенными и не очень интересными. Но потом, прибавила она, я обнаружила что парижане гораздо интереснее когда они в деревне. Я перестала видеться с ними в Париже я стала приглашать их пожить у меня в деревне и тогда увидела что парижане интересные.

Затем она дальше рассказала мне что когда впервые приехала в Париж она присутствовала на обеде и сидела рядом с Анатолем Франсом. Немного погодя он сказал мадам вы не парижанка вы всегда жили в провинции. Это так подтвердила она. Это восхитительно, так и продолжайте, живите в Париже но всегда оставайтесь провинциалкой.

Итак столетие начинает понемногу приближаться к совершеннолетию, война была борьбой и это сделало двадцатое столетие сознательным. Каждый живущий видит его как оно есть.

На самом деле Франция не интересовалась двадцатым столетием Англия отказалась от двадцатого столетия, а теперь мировая война заставила и ту и другую осознать что двадцатое столетие уже наступило, оно прошло через муки как должна пройти всякая молодость, оно страдало как страдают все молодые и вот уже вот стоит двадцатое столетие.

После войны и Франция и Англия постепенно стали ощущать что двадцатому столетию пора цивилизоваться. Ему нужно было пройти через революционный период через который проходит любая молодежь, когда им кажется что системы станут не системами а чем-то совсем новым, когда каждый уверен что они всех могут переделать если только пойдут по правильному для этой работы пути.

Это был период Первой мировой войны, период фасонов без стиля, систем без порядка, насилия без надежды, переделки каждого и значит преследования каждого. Все это естественно после молодости и накануне процесса цивилизации накануне признания за каждым права не подвергаться переделке а это происходит когда народы становятся взрослыми.