Любовь Руднева - Встречи и верность

Темнолицый, со следами ожога на правой щеке, Бочваров стоял не сутулясь, широко расставив ноги, и, будто впервые, разглядывал Василия. А Василий гладил мягкую, теплую морду бычка и чувствовал под своей рукой его трепещущие большие ноздри.

Бочваров насупился:

— Очи пылни, руци праздни.

Василий покраснел от досады, но промолчал.

— Знаешь ли ты мой род, парень?

— Знаю, вы такой же кузнец, как и дед мой.

Бычок доверчиво терся мордой о его руку.

«До чего же трудно даже самое простое дается человеку!» — с грустью подумал Василий.

— Да, я был ковач, теперь рука сохнет, работают дети. Я свыкся с мыслью, что Лиляна пойдет за военного, но нарушать обычая не могу: только через церковь ты станешь ее мужем, или, как говорят, вон бог, а вон порог! Ты понял?

— Отец, никогда я не переступлю порога церкви, ведь я ношу вот это! — Василий показал на гимнастерку. — Солдатская одежда требует правды, поймите ж и вы меня.

— Даже ради Лиляны не пойдешь в церковь?

Бочваров вошел в дом. Заиграла гайда, на басовом фоне разбегались озорные голоса — высокие, переливчатые.

Из дому выбежала Лиляна, лицо ее раскраснелось от волнения и духоты, голос дрожал:

— Поссорились? Отец не велел сегодня возвращаться с тобой в Болград, а мне так хотелось!

Она стояла перед ним растерянная, беспомощная.

Он обнял ее за плечи:

— Я скоро вернусь, милая, и мы выиграем эту маленькую битву с отцом. Что делать? Видно, пунктир прошел не только по карте, но и через души, мы по-разному жили…

Субботний вечер угасал. Лиляна стояла у каменной ограды и смотрела вслед Василию, парню из Рязани, которого чапаевская служба закинула в этот далекий край и свела с ней. Она долго стояла в сгущавшихся сумерках и едва различала дорогу, на которой уже никого не было. А в ушах у нее все звучало: «Я вернусь, милая…»

Василий Казанцев крепко спал, но вдруг постель качнуло, стекла задребезжали, и ему приснился вулкан, выбрасывающий багровые клубы дыма. Земля поднялась волнами.

И во сне Василий подумал: «Какой противный сон!»

Комната ходуном ходила, выпала оконная рама, грохотало на земле и в небе. В секунду он был на ногах, оделся, пересек улочку. Над Болградом шел воздушный бой, кричали в домах испуганные женщины, по улицам бежали мужчины, военные. Ревели моторы, прожекторы холодными световыми пальцами притрагивались к клубку машин, ввинчивавшихся в небо.

В политотделе Бердовский спокойно отдавал приказания. Его то и дело вызывали к телефону, приходили посыльные, прибегали растерянные люди, он отвечал быстро, точно, только иногда останавливался на полуфразе, вслушиваясь в грохот зениток, — видно, оценивал их силу. Василия взял за плечо, подвел к карте. И тогда Василий увидел: под глазом у Бердовского пульсирует тонкая жилка, только она и говорила на его лице, что война — это страшная штука. Он, прошедший гражданскую, знал, как велики испытания, которые обрушатся на каждого солдата и офицера, и ни на мгновение не тешил себя иллюзиями.

Бердовский показал Василию по карте, что происходит на фронте 25-й дивизии в эти первые часы еще не объявленной в Советском Союзе, но уже шедшей войны.

— Некоторые командиры говорят о пограничном инциденте. Это не так. Бои идут у озера Кагул, туда в Тридцать первый полк ты и выедешь. Останешься в батальоне капитана Татьяна. У него, к сожалению, политработников маловато — людей пораспустили в отпуска. Двести шестьдесят третий полк спешит к Оанче, на Дунай, там враг форсировал реку, батальон Пятьдесят четвертого полка уже дерется бок о бок с пограничниками, они опрокидывают врага в Прут.

Коренастый, широкоплечий, с большим лбом, спокойным взглядом, он был готов к отражению любых напастей, и Василию в эту минуту тяжело было отрываться от него, надежного, сильного, к чьим советам и указаниям он так привык.

Бердовский подошел к столу.

— Вот пакет, передашь командиру полка, а Татьяну скажи: верю, что у него, горца, чапаевская хватка. В решающий момент толчок должен приходить изнутри, у нас есть традиция — живая, ощутимая…

Василий мчался на мотоцикле по битому стеклу, по искрошенным камням, мимо шагавших в походном строю бойцов, бледных, испуганных женщин. За один час люди проделали долгий путь из мирной ночи в тревожное, ранящее утро войны.

Василий думал о Лиляне: «Что будет с ней? Я вчера был слишком прав, в этом споре со старым Бочваровым. Слишком! Наверное, шестое чувство било во мне тревогу. Но, Лиляна моя, я ведь вернусь. Я не дам всякой вражине снова нарисовать нелепые линии на карте, я вернусь!»