Любовь Руднева - Встречи и верность

— Упрямый, — с грустью сказала Лиляна.

— Верный, — возразил Василий.

Они ехали в автобусе. Девушка старалась глядеть в окно, чтобы Василий не заметил ее колебаний, а он не отрывал взгляда от ее смуглого, беспомощного лица.

— Совесть в человеке все: один раз ею поступлюсь, сам себе доверять не буду.

Он видел: у Лиляны глаза наполнились слезами. Оборвал разговор, вынул из кармана большой синий платок, уголком поймал слезу, скатившуюся по ее щеке.

— Разве солнце умеет плакать?

Она улыбнулась. Вложила свою руку в его ладонь.

— Я вот вернусь, все хорошо будет…

— Все уже пришли из церкви, обидятся, — упрекнула Лиляна.

Василий вслед за ней вошел в дом.

Вкруг низеньких столов — масичек — на циновках уселись гости, чинно переговариваясь, делали вид, что не заметили опоздавших. Ели руками праздничное блюдо — курбан, наливали вино в глиняные чашки.

Сестра Лиляны удобно сидела на кровати, держа на руках мальчика. На постели, на печке — грудой подарки: отрезы материи, платья, домотканые полотенца, вышитые рубахи.

Василий поздоровался с веселой, смешливой матерью и положил с ней рядом маленький костюмчик из шерсти.

— Это что же, Васил, — спросила Блага, — от политотдела?

— Конечно, будущему племяннику чапаевца, годится?

— Очень красиво.

В глубине комнаты за столом сидели родители Лиляны.

Старый Цанко Бочваров сурово смотрел, насупив густые брови, на Василия и дочь. Мать Рада кивнула им приветливо головой, потеснилась, посадила Василия рядом.

— Все служишь, — тихо сказал Бочваров, — а зачем? С кем воевать нужно? Такому здоровому парню надо виноград выращивать, за скотиной ходить, а ты время теряешь и живешь на народные деньги.

Старик говорил по-русски медленно, с трудом подбирая слова, мешая русские с болгарскими.

— Значит, служишь? — снова будто нехотя повторил он.

— Если вы, отец, научились думать не только о своем доме, но и о народных деньгах, вспомните: рядом королевская Румыния, ваш младший брат так и не вышел из сигуранцы — неужели это кажется вам малой платой? И фашисты в Болгарии не за тридевять земель, а им Гитлер только рукой махнет, откроют для него границы.

— Ну, с Гитлером договор и у нас.

— Вы большой политик, отец, а вот армию признавать не хотите.

— Я, парень, устал от военных, еще когда жили мы под румынским королем.

— Разве я похож на королевского офицера?

— То-то и горе, что ты и на офицера не похож. Парень как парень, а не у дел.

Рада Бочварова накладывала на тарелку курбан — рис с бараниной, пододвинула поближе блюдо с курицей, калачи с медом — у нее были щедрые, полные руки.

Разговор прервали две старухи — они затянули песню. Черные платки обтягивали головы, темные кофты, темные передники, потемневшие лица, как на иконах. Старухи сидели за столом напротив Бочварова и Василия.

Запели. Лиляна тихо переводила слова песни. Выходцами из Шумена были деды и бабки этих старух и Бочваровых. Их наделил тут землей генерал Инзов, тот самый, что благоволил к Пушкину во время его ссылки в Кишинев. История переплетала старух, Лиляну, Василия и маленького Ваню, заснувшего на руках молодой матери.

Высокие голоса, дрожащие, а старухи уверенные певуньи:

Старухи выводили грустный, однообразный мотив, после каждой строфы призадумывались, отдыхали. Потом вытирали краем платка углы губ. И опять откуда-то изнутри вытягивали вздрагивающую, но крепкую нить песни.

И в этой паузе Василий, меняя положение — у него затекли ноги от непривычного сидения на корточках, — тихо спросил у старого Бочварова:

— А что же песни-то болгарские — боевые? Народ и в песне себя защищал.

Но Бочваров оборвал Василия:

— Очень много агитируешь, может, дослушаем песню. — И пробормотал по-болгарски: — Не бие студено железо.

А старухи, покачиваясь, пели. И опять наступила пауза.

Василий встал, вышел из комнаты. Во дворе в самом углу у ограды он увидел черного стриженого барана, поодаль стоял черный мордатый бычок, с глазами-сливинами, а вокруг них прохаживалась белая утка. В воротах появился старик, он нес на плече кошулю с фруктами, его почтительно встретил старый Бочваров, — потом повернулся к Василию.