Бурхан Сёнмез - Стамбул Стамбул

Эта камера, куда меня бросили, доставив в Стамбул, не внушала мне страха. Я чувствовал себя в ней как дома. Она казалась мне бесконечной. За ее стенами – море и улицы, за ними – новые стены. Одно неотделимо от другого. За каждой стеной – улица, каждая улица выводит к морю. Боль оборачивается счастьем, слезы – смехом. Печаль, тревога и радость сплетены в клубок, словно котята в корзинке; человек порой путает одно с другим. Кажется, что стоишь на пороге смерти, – ан нет, снова возвращаешься к жизни. Бесконечность кратка, как миг. Теперь я находился именно в этом пограничном состоянии. Я ощущал, что за стеной, к которой я прислонился, море и знакомые улицы, уходящие в бесконечность. Я слушал звучащий во мне голос. И важно мне было не то, что я вижу, а то, чего видеть не могу. Как и всем.

Когда парикмахер Камо закашлялся, я перестал смотреть за переделы стен и вернулся в камеру. Оказывается, я замерз. Я поглядел на Доктора и студента. Их лица скрывала темнота, но было понятно, что они тоже мерзнут: ссутулились, руки засунули под мышки.

Парикмахер Камо перестал кашлять, поднял голову и уставился на нас с видом ребенка, проснувшегося в чужой комнате.

– Как ты? – спросил Доктор.

Камо не ответил. Протянул руку, взял стоявший у двери бидон, выпил воды, вытер губы тыльной стороной кисти.

Я повторил вопрос Доктора:

– Как ты, Камо?

Если ему и было плохо, он не собирался об этом говорить. Но выражение его лица немного смягчилось.

– Дядя Кюхейлан, – сказал он, – ты любишь волков?

Во сне волка увидел, что ли? Какого волка он имел в виду: того, что шел за мной ночью по снегу, или того, что съел жениха из истории про охотников?

– Да, люблю.

Парикмахер Камо повернул лицо к свету и не мигая уставился в какую-то невидимую точку. Потом с веселым видом – таким я его не видел очень давно – заявил:

– Если бы я превратился в волка, я бы всех вас съел.

Что нам было делать: покатиться со смеху или испугаться?

– Ты, должно быть, проголодался. Тут немного хлеба осталось. Хочешь?

– Все равно сожрал бы вас.

Камо говорил, не отводя взгляд от света. Что бы ему там ни приснилось, он твердо был намерен нас съесть.

– Почему? – спросил я.

– Разве на все нужна какая-то причина, дядя Кюхейлан? Хорошо, если тебе так будет спокойнее, я скажу почему. Ты рассказываешь истории, действие которых происходит на морозе. И снег-то у тебя идет, и охотники в метель попадают. У нас тут и так холодрыга, а из-за тебя становится еще холоднее, бетонный пол в лед превращается. Я так замерз, что ничего другого не остается – только обернуться волком. Хочу разорвать вас на части и съесть.

Может, на него так повлиял запах запекшейся крови, которой мы все перепачканы? Зубы зачесались, захотелось нашего истерзанного мяса? Я улыбнулся своим мыслям, повернул лицо к свету и, как Камо, устремил взгляд в невидимую точку. Если внутри каждого человека есть темная пропасть, то Камо стоял на краю своей. Смотрел в бесконечную пустоту и, даже глядя на свет, видел в нем только мрак. Поэтому он и презирал боль. Мир представлялся ему легковесным, жизнь – тоже. Он мало ел и мало пил. Копил в памяти слова, но предпочитал молчать. Любил темноту и сон. Закрывал глаза и погружался в себя. Глядя на наши лица, сразу замечал, что они испачканы светом, и жалел нас. Наше состояние его огорчало. Может быть, он раздумывал над теми же, все теми же вопросами: подобна ли судьба линии, прочерченной на стене, неужели ее никак нельзя стереть, изменить?

– А ты как, дядя Кюхейлан? – спросил Доктор, дотронувшись до моей руки. – Ты о чем-то задумался…

Разве? Я и сам не знал, что за мысли бродят в моей голове.

– Эх, я думал о Стамбуле, – откликнулся я. – О том Стамбуле, что наверху.

– О Стамбуле?

Каждый раз, когда я забываю, о чем думал, или хочу поменять тему разговора, первым делом мне вспоминается Стамбул.

– Когда выйду отсюда, – сказал я, – сначала прогуляюсь по Галатскому мосту. Постою рядом с рыбаками, полюбуюсь на Босфор. А потом пойду искать моего двойника, который живет здесь совершенно другой жизнью.

– Двойника? – удивился Доктор.

– Что это за другая жизнь? – поддержал разговор студент Демиртай.

– Какую бы жизнь я вел, если бы родился в городе? На этот вопрос есть ответ, потому что здесь живет мой двойник. Вы говорите, что всегда рассказываете уже известные истории. А вот эта история вам точно неизвестна.

Они с любопытством глядели на меня.

– И что же нам неизвестно?