Евгений Белянкин - Танец любви

— Сухомлинов, готов? — суховато переспросил майор Рублев.

— Сейчас, товарищ майор, — ответил Глеб, быстро исписывая доску формулами. Получив шпору, он как бы просветлел. Голова заработала — все стало ясно как белый день.

Отвечал Сухомлинов бойко и без запинки. Рублев, не перебивая, молча крутил сухими пальцами, иногда посматривая в окно каким-то вялым взглядом. Он задал несколько весьма простых вопросов и сказал:

— Знания рождаются из сопротивления материала, которое надо преодолеть.

Он поставил вице-сержанту пять и вызвал другого. Глеб облегченно вздохнул — экзамены начались удачно…

В хорошем настроении Глеб вернулся в роту. И тут его вызвали в канцелярию.

Майор Шестопал перелистывал толстую книгу.

— Вот читаем романы. Про любовь и тому подобное… И это во время экзаменов. — И, подняв суровые глаза на Глеба, прямодушно сказал: — Пойдем-ка посмотрим, что у тебя в отделении творится.

Он встал и вышел из канцелярии. Глеб, еще чего-то не понимая, поплелся за ним. Шестопал шел вдоль заправленных по ниточке постелей.

— Нет, Сухомлинов, у тебя глаза. А ну-ка, что делается в тумбочках?

Пройдя немного вперед, он распахнул дверцу тумбочки и достал оттуда засохший кусок хлеба.

— Сухари заготавливаем, вице-сержант, сухари…

Он открыл еще одну тумбочку. Достал общую тетрадь Парамона-младшего.

— Слушай, вице-сержант, и внимательно: «Она пропала. Она пропала, потому что ее не любили. Не любили подлые люди, так как она была калека. Они ее убили. Но я их найду… И разоблачу их подлую сущность…»

Глеб сразу сообразил, о чем шла речь. О хромой, приблудной собаке, которая какое-то время жила возле столовой. Суворовцы ее подкармливали, как могли, и жалели. Но однажды собаки не стало — всем было понятно, что ее убрали по приказу коменданта училища…

— Теперь я убедился, что Шерлок Холмс — реальная личность, а не выдумка писателя, — мрачно сказал ротный.

На вечерней поверке Глеб Сухомлинов узнал, что он больше не командир отделения.

До обеда жара, в обед дождь, после обеда умеренная, полусолнечная погода. Суворовцы к кирзачам привыкли, научились мотать портянки. Но тяжеловато целый день бегать, чувствуя на ногах оковы.

В лагере уже пять дней. Испытания начинаются с самого утра. Отключают на целый день воду — вот и бегай умываться в грязные ручьи, благо кругом их полно.

Димку Разина это особенно беспокоило и угнетало.

— Смотри, Глеб, руки цыпками покрываются. Хоть вазилином смазывай.

Глеб молча соглашался, вскидывая на Димку добрые, по-собачьи понимающие глаза.

Майор Шестопал (везет же!) получил выговор на тренировке и снова все свободное время занимал ребят исполнением команд «Подъем-отбой!». Все вспухли от его усердия. Видимо, он так и не дошурупит.

Рота уже начала жить по распорядку. Утром от раннего подъема гудела голова. Димку даже раза два тошнило. Наконец ему все же удалось выспаться: притворился больным.

А Саня Вербицкий словно проснулся. В училище приходил отец. Сердитый, он долго сидел в канцелярии у ротного. Вербицкий понял, что пришла хана. Отец и во сне видит его на военном факультете журналистики. Теперь Саня решил каждый день что-то читать и писать одну зарисовку. Свободное время, конечно, можно найти, если умело уклониться от работы и если придумать что-то такое, что устроит ротного и он не будет мешать. Ведь в училище было все — и лестница, куда можно сбежать и покурить, подумать, почитать, и спальня во время самоподготовки, и, наконец, класс… Но то было в училище, когда Саня, по совести, лентяйничал.

Вербицкий решил читать и писать в лесу. Комары, такие кусачие, обалдели от счастья, как только Саня появился там. Вербицкий, поняв, что и здесь не повезло, пожаловался Димке:

— Настроение пляжное. В голове, как в пустом чугунке, один звон… В домике постоянно бегают суворовцы, орут. Попытался было написать зарисовку «Лес». Глянул: идут одни штампы, от бездарности стошнило.

— А ты пофантазируй, — серьезно посоветовал Димка. — По себе знаю, помогает. Поругавшись с матерью, я начинаю фантазировать, какая она у меня хорошая и какой я у нее балбес. Ты знаешь, прихожу на кухню и сам собой — мир.

Вербицкий сплюнул и сказал:

— Пошли окунемся на пруд. Может быть, там что-нибудь придет на ум.

— Ротный запретил.

— Себе-то он не запрещает! Пошли, никто не поймает.

Смотаться на пруд большого труда не стоило. Димка и Саня легко выпорхнули за пределы лагеря и скоро были у воды. Искупались, потом, оглядывая свое белое, с желтым оттенком тело, немного полежали на сочной траве.