Леонид Огневский - На другой день

Тяготила и все больше нервировала директора и обстановка на заводе. Крутого подъема, как он ни старался, не получалось. Дополнительные оборотные средства, изменения в руководящем составе, взыскания нарушителям дисциплины и строгие приказы, обязывающие одного и предупреждающие другого, оказались холостыми выстрелами. Ну что там сто два процента месячного плана по валу, если самое трудное — драги, — как и раньше, задерживаются в сборке, а со второго полугодия по ним придется выполнять чуть ли не удвоенный план.

Из Москвы Подольский уезжал скрепя сердце. Ожидал повышения в самом министерстве и вдруг — к черту на кулички, в Сибирь. Но, оказавшись на новом месте, среди тысячи подчиненных людей, он почувствовал себя бодро, уверенно. Поработать вдалеке от центра, практически? Ну пожалуйста, где, когда и чего он не мог или не умел! Он надеялся быстро поправить дела на отстающем провинциальном заводе и победителем вернуться в Москву. С песнями! Кто же не возвращается рано или поздно домой? И уж только чудаки ездят в Москву за песнями.

Но действительность… Она путала все его карты. Пяти месяцев было достаточно, чтобы убедиться: не так-то просто поправить заводские дела, вообще не просто работать практически, выполнять и перевыполнять план, получать красные переходящие знамена и громкое имя передовика. Он и через десять лет будет так же далек от цели своих желаний, как сегодня.

Настораживало и возмущало отношение людей. Будто бы слушают тебя на собраниях и совещаниях, затаив дыхание, аплодируют, а чуть смолк голос, уже косятся; появился в цехе — все кипит, звенит и грохочет, а заглянул в сводку — прибавки ни на один процент. И разъяснительную работу вместе с парткомом будто бы провели, и подсчитали стахановцев и ударников, и стенки залепили призывными лозунгами, а воз и ныне там.

Подольский уже начинал подозревать, что кто-то на заводе работает против него, умышленно тянет назад, чтобы подорвать авторитет директора. И мысли его все чаще останавливались на своем предшественнике, Абросимове. Правда, в цехе у него он никогда не замечал злобных или укоризненных взглядов, сам Абросимов был всегда вежлив, корректен, ни на что не жаловался, ничего не требовал, не просил. Но уж очень спокойный, неторопливый, вялый ритм был во всем у Абросимова и абросимовцев: почти неслышные разговоры, почти невидимые движения и почти незаметный на огромной стене цеха один-единственный лозунг; всюду токари переходили на новые, повышенные скорости, здесь все еще о чем-то думали, чего-то искали и не могли найти.

При обходе цехов в последний день полумесяца Подольский не выдержал: встал спиной к инженеру Горкину, беседовавшему с каким-то лупоглазым подростком, и подозвал к себе Абросимова, возившегося над неисправным станком.

— Отстаете, Михаил Иннокентьевич.

— В чем? — спросил тот, снимая очки.

— У соседей справа и слева оживление, подъем, а у вас здесь сонное царство, обломовщина.

Абросимов одернул полы синей матерчатой куртки и приосанился.

— Мы без дела не сидим, Борис Александрович, мы работаем…

— А-а, — резко махнул рукой Подольский, — ваша работа! Вы еще назовете себя новатором? Да вас давно обогнали соседи. У вас и наглядной-то агитации за темпы и качество, я смотрю, нет, вы и обязательства-то не можете повесить на видное…

— Позвольте, — остановил его Абросимов, — обязательства у нас на специальном щите, а лозунг с призывом досрочно выполнить годовой план…

— Один! — не дал договорить ему Подольский. — Один на весь цех, на четыре стены, на сто человек коллектива!..

— Позвольте…

— Вы зайдите, например, к сборщикам, посмотрите, сколько лозунгов там, какие они. Там стреляет призывами каждый простенок!

— Да?.. — рассмеялся Михаил Иннокентьевич, приглаживая редкие волосы. — Я не думаю, что значительно лучше, если лозунгов не один, а десять. Когда он один, уверяю вас, Борис Александрович, он виднее.

— Это по-вашему. По-вашему, наверное, и обязательства тоже видней, если они написаны мелко, надо смотреть в микроскоп. Потом, я без микроскопа не вижу фамилий худших людей, не выполняющих установленных норм.

— У меня таких нет, — тихо, но строго сказал Абросимов.

— Неправда. Вергасов у вас вчера выполнил только половину нормы.

— Но это же исключение, вчера и сегодня у Вергасова не ладится со станком.

— По чьей вине?

— По его вине. Но это не означает, что я должен немедленно размалевывать его черной тушью, тем более, что он всего-навсего месяц в моем цехе, вчерашний маляр.