Леонид Огневский - На другой день

— Не плохо бы, — робко засмеялся Чувырин, облизывая обветренные губы. Его широкое и раскрасневшееся на морозе лицо то мрачнело (когда он глядел на грязно-красные стены здания с черными провалами вместо окон), то освещалось недоуменной улыбкой (обращенное к Дружинину). — Хорошо бы, — сказал он, — только… ничего этого нет.

— Как нет? Вы, товарищи, слепы, не видите. Вот потому и недостроен Дворец, что он красками в вашем воображении не сверкает, не ласкает музыкой слуха. Ведь поэтому, товарищ Чувырин? А Юрий Дмитриевич толкует мне, что не отпущено средств.

— Вот насчет средств — да, — запросто сказал Чувырин, застегивая наконец борчатку. — Что верно, то верно, Павел Иванович.

— Но вам отпускались деньги на подготовительные работы?

— Отпускались.

— Вы их израсходовали, почти ничего не сделав? Да? А теперь хотите получить и ничего не сделать уже на самой достройке? Растратили, не считая, денежки, теперь, государство, бери на буксир!

— Я только могу аргументировать ранее высказанную мысль, — сведенными на морозе губами еле пролепетал Свешников.

— Истратили денежки, не завершив подготовки, и думаете, что можно покрыть перерасход словесной аргументацией? Право же, несолидно, Юрий Дмитриевич. — Дружинину хотелось сказать и другое, резче: "Вам дана неограниченная возможность творить, создавать дворцы радости, а вы кое-как обслуживаете строительные объекты. Напустили на себя хандру, обросли тоской, как статуя пылью, и холодно взираете с пьедестала своего сонно-пьяного "я" на все окружающее. Прекращайте вашу игру!".

Ничего этого Павел Иванович не сказал, и оттого, что не излил своего раздражения, ощущал двойную тяжесть на сердце.

Не обрадовало его и то, что он увидел на других, "веселых" объектах. Люди там были, и хорошие люди, они клали стены и плотничали. Но сколько неразберихи и бесхозяйственности! Строительные материалы подвозились с перебоями, а техника, даже та техника, какая была, большей частью бездействовала, рваные транспортерные ленты, побитые ролики к ним были растолканы по углам, чтобы не мешали ходить с носилками, подавать кладчикам кирпич и раствор. На всем лежала печать инертности и бездушия Юрия Дмитриевича Свешникова.

Вечером Дружинин решил поговорить о начальнике ОКСа с Григорием Антоновичем. Должен же старый мастер помочь разобраться в загадочной личности! Ну, руководство завода выхлопочет дополнительные и вообще нужные ассигнования на достройку того же Дворца, а не пустит их Юрий Дмитриевич с помощью партийного руководителя Чувырина вновь по вольному ветру?

Кучеренко, выслушав его, отложил недочитанную газету и поскрипел жестким волосом черного уса, перекатывая его между заскорузлыми пальцами.

— Не знаю.

Подобное — "не знаю" — с ним почти не случалось, обычно он знал, не отмалчивался, четко и определенно выражал свои мысли, виноватого не щадил.

— Но как вы его понимаете, Григорий Антонович? Свешникова? Дорожит он всем, что для нас с вами свято?

— Ну, как вам сказать, — несколько подобрел старик, почувствовав теплоту в голосе собеседника. — На первый взгляд будто и не наш человек, не за генеральную линию, а глубже взять — характера в человеке нет, потерян. — Кучеренко оперся жилистыми руками на колени. — Война его под корень подсекла. Слышно, стариков у него, жену, сына ни за что ни про что постреляли фашисты, только с двумя девчушками и вырвался из пекла, здесь женился на докторше. А еще добавком: новый завод, что построил он где-то под Киевом-Харьковом, нашим же пришлось поджигать, отступая. Можно посочувствовать человеку.

Глаза Павла Ивановича до краев налились страданием. Значит, и у Свешникова трагедия. А он, Дружинин, с этакой к нему декламацией, с музыкой и скульптурами! С Дворцом! Не проще ли, действительно, — Дом? Вообще, надо было человеческим языком сказать: "Подтянитесь, Юрий Дмитриевич, нельзя же опускать руки!.." Сперва оглушил Людмилу, не разобравшись, что с нею и как, потом безрасчетно хлестнул по Абросимову, теперь без подсказки не смог разобраться в этом… чуть ли не обвинил во вражеских действиях.

Старик Кучеренко пошуршал газетой.

— Вот такая история, первая причина беды.

— Большая беда, можно посочувствовать человеку.

— Конечно, по-партейному-то подходя, — Григорий Антонович тронул жала усов, будто проверяя их на остроту, — пьянку тоже прощать нельзя. И за беспорядки, какие он расплодил на строительстве, спасиба не скажешь. — Рука его опустилась. — Но главное, если раскинуть умом: строить строп, а чем, из чего, — неизвестно. По плану спустит Москва, будто бы тютелька в тютельку, а примерили к жизни — то на оба рукава не хватает, то на обе полы. Ну и пошла чехарда у начальника ОКСа. С тем же Дворцом или жилыми домами: техника — так себе, решето, не случайно транспортеры под лестницу спрятаны; кирпич, камень-дикарь, известь, считай, из-за синего моря возим, — вот и раскрошили денежки сквозь решето, рассыпали по длинным дорогам. Надо было карьеры собственные создать, по эту сторону моря. Абросимова часто виним, снимать с должности собираемся, а министерство, главк отпустили ему на создание копейку? Вот и получается колесо, в колесе не одна, не две гнутые спицы.