Леонид Огневский - На другой день

— Придется.

— Дружинин пододвинул к Гале букварь и раскрыл его.

— Прочитай-ка, что тут написано.

— Вы проверьте ее по какой-нибудь книге для чтения, — посоветовала Людмила.

— Тогда книжку про самоходки! — подпрыгнув, воскликнула Галя, но взглянула на мать и прикусила губу. — Или вот эту… "Дюймовочку". — Она достала из-под тетрадей книжку в тоненьких корочках, принялась листать. — Мама с бабушкой говорят, я зачитала ее до дыр, а где, где дырки? — Большие глаза ее сделались влажными и немного загадочными. Но Павел Иванович без особенного труда прочитал в них то, что Галя не высказала.

И поздней, когда напились чаю, испробовали рыбного пирога, девочка глядела как-то загадочно, начинала говорить про самоходки и недоговаривала.

Домой Дружинин уходил в сумерки. Людмила провожала его до трамвая. Они неторопливо шли, перебрасываясь короткими замечаниями о погоде, — настоящая весна, распустится листва, поднимутся травы — и лето; о Галочке — подросла, поумнела; о сегодняшнем футбольном матче "Авангард" — сборная города, — интересно, чем кончится встреча, как сыграют заводские спортсмены, в том числе Петя Соловьев и Вергасов — оказывается, старые футболисты… Но думали они каждый о своем.

Дружининым постепенно овладевало беспокойное чувство, что вот сейчас, у трамвая, он попрощается с Людмилой и опять долго-долго не сможет сюда прийти, что есть между ними такое, через что он не может, не вправе перешагнуть, не тревожа памяти погибшего друга, что непрошенная любовь к этой женщине перегорит без огня, без пламени и погаснет.

Людмилу посещение Павла Ивановича немного расхолодило. Чем? — неизвестно. Он хороший, добрый человек, любит детей, она долго его ждала, но ожидала от него чего-то еще. Чего именно? — не могла себе объяснить… А вернувшись домой, без него, почувствовала еще большую пустоту в доме и щемящую тоску в сердце.

"Войну и мир", "Анну Каренину", "Воскресенье" и бесчисленное множество повестей и рассказов Льва Николаевича Толстого Людмила перечитала еще до замужества и в одиночестве за годы войны. Казалось, знала все произведения великого писателя. И вдруг в руки ей попался маленький томик, может, и с читанным когда-то, но забытым "Семейным счастьем". Интересно, читала и помнила о неразделенной любви, неладах, неурядицах в жизни стольких героев Толстого, а об этом, счастье, да еще семенном, не имела никакого понятия.

Людмила присела к столу и склонилась над книгой. Читала весь вечер. На другой день упала в сад, устроилась поудобнее в гамаке и опять принялась за чтение. Это было в то воскресенье, когда приходил Дружинин. Она не оторвалась от книги, пока не прочитала повести до конца. Узнала грустную историю любви Маши и Сергея Михайловича и сама почувствовала тихую грусть. И заснула-то, мысленно представляя их, мужа и жену, молча сидящими вечерком на террасе, и снилось что-то вечернее, тихое, грустное.

Павел Иванович помог на время освободиться от гнетущих впечатлений. В разговорах, в щебете звонкоголосой Гали Людмила забыла о том, что прочла. Но когда проводила Дружинина, осталась наедине с собой, грустные картины толстовской повести снова встали перед глазами. Неужели оно такое и есть, семейное счастье, без порывов, без взлета страсти? Одно тихое вечернее умиротворение — зачем же оно?

Людмила попыталась восстановить в памяти давнее, то, что было между нею и Виктором. Но там были только встречи и расставания. Радость, огненная радость встреч и боль расставаний, потом долгие, терпеливые ожидания новой радостной встречи. Подумала: вот вышла бы опять замуж, а будет ли хорошо? Не получится ли это счастье Маши и Сергея Михайловича, узкое, хилое, комнатное? Грустно! Лучше ни о чем не думать, ничего не загадывать.

Но дня через три она вернулась к этим размышлениям и даже отважилась поговорить о "Семейном счастье" Толстого, вообще о счастье с Марией Николаевной. Подсела к отдыхавшей на диване свекрови и осторожно завела разговор.

Мария Николаевна сперва отзывалась односложно: да, нет; да, бывает счастье, как оно описано Толстым, нет, вовсе не обязательно, чтобы у всех так. Под конец махнула рукой и сказала:

— Не знаю, чего ты заубивалась, что да как. Всяко бывает. А про "Семейное счастье" Лев Николаевич говорил, что эта повесть у него слабая.

— Слабая? — удивилась Людмила. — А так убедительно, глубоко.

— В других-то у него еще глубже и убедительней.

— И уж совсем без семейного счастья!..