Леонид Огневский - На другой день

Но солнце, поднявшееся в безоблачную высь, пригревало уже хорошо, лицо и открытую шею Людмилы мягко обволакивал ветерок, дувший едва заметно, без силы, без определенного направления, и она почувствовала себя легко и радостно среди милой родной природы.

Кусты по берегу были редкие, жидкие; только еще набухали почки, у черемухи крупные, у тальника помельче; под ногами шуршала серая прошлогодняя трава. Давно стаял снег, но природа просыпалась медленно, шла к лету осторожными шажками, как бы опасаясь коварства заморозков. Природа еще не создала ароматов и красок и не расточала их щедро по просторам полей, лугов и лесов. Но и тем, что живо рисовалось в воображении Людмилы — запах дикого хмеля, яркая пестрота цветов, сладость душистой земляники, — для нее была прекрасна эта пора между весной ручьевой и весной лиственной.

Краски и запахи весны и лета… Людмила подумала об этом и уже отчетливо, явственно ощутила запах меда. Перед нею был цветущий куст ивы. Нигде ни листка, ни зеленой травинки, а ива козья цвела. Мохнатые золотистые сережки, даже по цвету напоминавшие мед, густо облепили каждую ветку, от них-то и исходил тончайший сладостный аромат. В ветвях названивали лесные ли, домашние ли, прилетевшие с какой-то пасеки пчелы. С желтыми бусинками перги на ножках, под прозрачными крылышками, они перелетали с ветки на ветку и тщательно обшаривали каждый цветок. Над ивой стоял мелодичный звон. Но вот прилетел шмель и заглушил его своим басовитым: "у-у-у".

Значит, и звуки, и краски, и Запахи уже есть! Людмила сорвала сережку и поднесла ее к губам, лизнула кончиком языка. А через неделю-полторы по таежным распадкам зацветет черемуха, за черемухой — дикая яблоня и боярка; скоро по березовым перелескам на полях поспеет земляника, потом в мелком осиннике на месте вырубок военного времени будет красным-красно от малины. Каждое лето, приезжая окучивать и полоть картошку, Людмила обязательно на часок-другой вырывалась в лес пособирать ягод; они были вдвойне ароматны и сладки, набранные своими руками.

Это были лучшие праздники — когда выезжали на картофельные поля: печет солнышко, обдувает ветерок, кажется, проветривает все внутри; если очень жарко и никого поблизости нет, можно скинуть платье и одновременно работать и загорать.

И Людмилу охватило желание быстро, как в те годы, как недавно в Крыму, раздеться и побыть голышом на солнце. Вряд ли вырвется снова за город, картошку в этом году решили сажать только у себя в огороде. Она огляделась вокруг — мужчины, помахивая метрами, скрывались за бугром, поблизости — ни души, над головой звенят работящие пчелы, под берегом булькает, обмывает камешки "попрыгунья-речка", как ее однажды назвала Галя… Но прошла ближе к берегу, опустилась на сухую пыльную траву, едва прикрывавшую землю, и ощутила холодок. Земля еще не прогрета солнцем. Сибирская земля, не южная, не какая-нибудь крымская, она по весне как бы неоткровенна. А уж подумав, набравшись тепла, покажет свое "я": и травы в пояс, и хлеба в человеческий рост, и деревья в такой пышной и прочной листве, что осенью с превеликим трудом обрывают ее холодные ветры.

Людмила разостлала жакет, скинула туфли и удобно устроилась, подобрав под себя ноги. Подкладка жакета была зеленая, с крупными, чуть светлее фона, впечатанными цветами — это напоминало настоящие цветы и траву. Солнца же было много, самого настоящего! Щурясь, Людмила заглянула в светло-голубое небо, прислушалась. Где-то высоко, почти над самой головой, распевал жаворонок. Совсем пивко наискось через реку неторопливо летел ястребок, планируя то вправо, то влево, и зорко выслеживал добычу. А за низкими ольховыми колками, на дальнем голом бугре, где начинались поля пригородных колхозов, к голубоватой весенней дымке примешивался мутно-синий, тягучий, расстилавшийся над сухими прошлогодними травами и белесым жнивьем дым. Вот показались и бордовые, в грязном обрамлении, языки пламени, пожирая ветошь травы и жнивья. Значит, колхозники пустили палы. Горит все старое, прошлогоднее, отжившее, чтобы дать жизнь новому, молодому, нынешнему.

По руке, на которую опиралась Людмила, полз муравей, неприятно щекоча сразу вспупырившуюся кожу. Это отвлекло на секунду от размышлений. Людмила стряхнула с руки муравья, проследила, как он ошалело удирал с разостланного жакета, прятался в полуистлевших листках и былинках, и, к удивлению своему, заметила, что всюду вокруг нее сквозь сухую, примятую долго не таявшим льдом и снегом траву пробивается молодая, чуть зеленая травка. Тонкие шильца мятлика кое-где были так густы, что получилась ровная щеточка. Легкий порыв ветерка — и травинки дрогнули, вновь выпрямились и будто подпрыгнули к солнцу. Все отжившее умерло, все молодое стремится жить, тянется к свету!