Леонид Огневский - На другой день

За что? Только из сострадания?.. Но Дружинин не мог не замечать всех перемен в этой женщине. Холодную ненависть излучали ее глаза в ту, первую встречу у них, на Пушкинской улице. Потом она упорно пренебрегала всякой его помощью, старалась не видеть, не замечать. Было время, он был для нее никто, даже не знакомый, не фронтовой друг Виктора. Потом, нынешней зимой — проблески доверия и уважения, чуть ли ни дружба, теперь…

И тотчас Павла Ивановича осенила мысль, что сам-то он давным-давно любит Людмилу, немного своенравную, до глубины души потрясенную горем, но не убитую, стойкую. С какой поры любит — неизвестно, может быть, с того дня, когда впервые увидел и она возненавидела его. Только он не мог, не смел, у него не было морального права признаться в этом даже перед собой — ведь она же Баскакова! И не признался бы никогда, не рассеял предубеждения, не приди она сегодня сама, не вдохни своего светлого чувства в его тоже достаточно исстрадавшуюся душу.

Дружинин прикрыл ладонью глаза. Предостерегал от увлечений Любу, собирался предостеречь дочь, а сам? Седой, старый, больной!.. Он потрогал забинтованное колено и не ощутил сквозь одеяло и простыню туго накрученного бинта. Принялся ощупывать вторую ногу. Никогда не путал больной и здоровой ноги! Обычно острая, режущая и стреляющая боль теперь как бы рассосалась, ровно расплылась по всему телу. А в палате было светло, солнечно, и тополевая ветка с шаловливыми листочками все смелее дотрагивалась до рамы.

На другой день он почувствовал себя намного легче, через два дня — совсем легко, а через четыре, как обещал дочери, его выписали, правда, с условием: недельку посидеть дома.

Искусство ли врачей помогло, или то, что болезнь была захвачена вовремя, или и то и другое, да еще и третье, Павел Иванович встал на ноги. С завода ему прислали машину, он отказался ехать: пройдет тихонько пешком. Нет большего счастья двигаться самостоятельно, чувствуя под ногами землю и над головой — голубое небо весны!

В войну все рабочие и служащие завода горного оборудования (тогда — оборонного завода) сажали картошку. Сажали за каменоломнями, километрах в пяти от города, там каждому был отведен небольшой участок, копались в огородах, у кого они были, во дворах и даже на улицах и площадях города, не трогали только мостовую да асфальт.

Теперь войны не было, не было и прежних трудностей с продовольствием, а чуть стало пригревать солнце, люди заговорили об огородах; привычка минувших лет, сила инерции тянули людей на поля за каменоломни, к земле, обильно политой трудовым потом токарей, слесарей-сборщиков, кузнецов, инженеров и техников, канцеляристов и расторопных в нехитром деле копки-посадки домохозяек, охочих до веселого дела ребятишек и почтенных старцев, которым за длинную зиму порядочно надоела тишина и мрак городских квартир.

Поэтому завком и партбюро вновь создали огородную комиссию, поручили ей организовать вспашку земли, нарезку участков всем желающим. В комиссию от работников заводоуправления вошла и Людмила.

В выходной день пять членов комиссии и шестой секретарь партбюро Антон Кучеренко выехали на грузовой машине за город. Антон ехал по собственному желанию, он не привык сидеть дома, всегда стремился туда, где люди, где что-нибудь затевалось или делалось. Широко расставив ноги, Кучеренко стоял посреди кузова мчавшегося грузовика и кричал подскакивавшей на доске-сидении Людмиле:

— На ноги, Люсик, на ноги! Держись за секретаря, вернее будет, а то растрясет или выбросит из машины, как миленькую.

"Кучерошка ты!" — смеялась Людмила, глядя на его растрепанные на ветру волосы. После того случая, с заметкой в многотиражке, он стал особенно внимателен к ней. И путевку-то на курорт выхлопотал не председатель завкома, а он. Вообще, по мнению Людмилы, он много делает за других, за того же председателя завкома, а с секретарством у него получается неважно.

Грузовик остановился у речки. Мужчины вооружились раскладными, под вид циркулей, метрами и направились измерять пашню. Кучеренко даже шофера заставил идти. Людмиле предложил сидеть возле машины:

— Земли начерпаешь в туфли, так что сиди, карауль. Вернемся с цифровым материалом, произведешь, по своей специальности, подсчет.

Людмила постояла одна у машины и неторопливо пошла по берегу речки, низкому, окаймленному кустами ивняка и черемухи. За речкой, далеко-далеко темнела подернутая дымкой тайга. И небо вдали было не голубое, а стального цвета, в дымке. И березы и лиственницы, в беспорядке раскиданные по полям, стоявшие без листвы, казались голубоватыми, дымчатыми, — срединная пора затяжной сибирской весны!