Регина Эзера - Их было три

— Нет, нет, не нужно. Совсем не темно.

— А разве вы одна не побоитесь идти лесом?

— Мне… я… — поспешно начала было Гундега и замялась.

Они вышли во двор. Облака рассеялись, ярко и спокойно светила лука. Под ногами скрипел снег — это к морозу. Они свернули на лесную дорогу. Сосны шумно дышали на ветру. Занесённые снегом деревья стряхивали на землю снежную пыль, освобождаясь от белой ноши. Они шли, прислушиваясь к однообразному шуму леса.

— Я люблю лес, — сказала Матисоне вполголоса.

Снег, свалившийся с ветвей придорожной ели, осыпал их сверкающей снежной пылью. Воротники, плечи, платки побелели. Снег лежал на волосах, бровях, ресницах. Гундега, сняв платок, стряхнула его. Зацокотав, ускакала белка, устроившаяся было на ночлег на соседнем дереве, вслед ей только ветка качнулась. И опять — скрип снега под ногами и размеренные вздохи сосен.

Не доходя до Межакактов, они расстались. Гундега остановилась, глядя вслед удалявшейся Матисоне. Лесная дорога в ночном освещении напоминала извилистую улочку среди старинных домов. Старый, забытый, тёмный город, по которому двигалась одинокая женская фигура. Исчезла. И старый город совсем опустел…

Гундега постучала в окно Лиены, но дверь открыла Илма.

— Ты одна?

— Одна.

Гундега ощупью прошла мимо Илмы, казавшейся призраком в длинной белой ночной сорочке.

— Есть что-нибудь будешь?

— Спасибо, не хочу.

— В духовке тёплый суп, — предложила Илма и, шаркая мягкими туфлями, заспешила вслед Гундеге.

— Где Дагмара?

— Осталась там.

— Поссорились?

— Из-за чего нам ссориться?

— Это верно, — согласилась Илма.

Гундега стала подниматься по скрипучим ступенькам в свою комнату, но, что-то вспомнив на полпути, сбежала вниз.

— Тётя, я хочу работать на ферме.

— На какой ферме?

— На колхозной. Свинаркой.

Илма без видимой надобности подтянула повыше накинутое на плечи пальто, будто ей было холодно.

— Чего тебе здесь не хватает, Гунит? — голос её охрип, как в минуты сильного волнения, но лицо сохраняло спокойствие. Или темнота помогала ей скрыть подлинные чувства, оставляя на виду лишь белевший овал лица с неясными чертами.

— Мне всего хватает, но…

Гундега нерешительно замолчала.

Там, у Матисоне, всё казалось простым и понятным, а теперь… Куда девались нужные слова? А без них как объяснить то необъяснимое, грустное, что с наступлением темноты глядит в окно и заставляет в унылом одиночестве томиться ночью? Как назвать ту силу, которая влечёт её отсюда? Что заставляет её слушать далёкую музыку из клуба даже сквозь закрытые двери и окна, сквозь немые каменные стены?..

Гундега не знала. Если б знала, возможно, нашлись бы эти нужные слова…

— Что же мы здесь дрогнем на лестнице; — прервала Илма затянувшееся молчание. — Пойдём ко мне в комнату.

Гундеге довелось быть там лишь несколько раз. Илма сама убирала комнату. Зеркальный шкаф, к которому изредка подходила Гундега, стоял в зале. Печь топилась из комнаты Лиены, чтобы приносивший дрова Фредис не пачкал пол грязными сапогами. Даже Лиена вызывала обычно Илму, стоя в коридоре. Особенно тогда, когда у той гостил Симанис. Увидев это впервые, Гундега испытала жгучее чувство неловкости. Стоит Лиена в заплатанной юбке, старых, подвязанных бечёвками резиновых ботах у нарядной белой двери дочери и боязливо стучит в неё узловатым заскорузлым пальцем. Словно нищенка… В тот раз Гундега, охваченная стыдом, убежала прочь. А теперь белая дверь гостеприимно открылась перед ней.

Зябко поёжившись, Илма подошла к печке и поцапала её чёрный блестящий бок. Сбросив пальто на спинку стула, она поспешно накинула платье, а поверх вязаную кофту.

— Чего же тебе не хватает в Межакактах? — повторила она и, не дожидаясь ответа, прибавила: — Ты сыта, одета, я думаю, не хуже тех, из колхоза. Кто с тобой говорил насчёт работы?

— Матисоне.

Глаза Илмы вспыхнули, и она быстро опустила их.

— Ты ни у кого, слава богу, куска хлеба ещё не просила. Ты не колхозница, и никто тебя не может заставить работать.

— Меня никто и не заставляет. Просто нехорошо работать только для себя… — неуверенно заметила Гундега.

— Ха-ха-ха!

В тишине дома смех этот прозвучал как-то некстати, изо всех углов просторной комнаты донеслось многократное эхо. Странный смех — без радости и веселья. Нелепое, издевательское эхо…

— Ну, тогда иди, гни спину для людей, — наконец сказала Илма. — А на твою долю достанется ворчанье пустого желудка. Пока ещё никому и ничего бесплатно не дают…