Регина Эзера - Их было три

— То, что он говорил, неправда, — сказала Илма одним духом. Гундега ничего не ответила.

— Ты не веришь? Спроси у матери…

Лиена молчала. Молчала долго, упорно не поднимая глаз. На дворе завыл Нери. Сначала тихо, потом всё громче и громче.

— Проклятый! — выдохнула Илма, и в этом слове прорвалось достигшее предела напряжение.

Лиена вышла во двор, оставив дверь полуоткрытой. Снаружи донёсся её спокойный голос и позвякивание цепи.

Нери замолчал.

Никто из них не возвращался больше к этому разговору, но с того вечера в Межакактах установилась тягостная тишина. Илма и Фредис не замечали друг друга, и непонятно было — жалеют ли они о случившемся или продолжают сердиться. Настороженность, которую Гундега только изредка замечала во взгляде Илмы, теперь будто прорвалась наружу и, почувствовав себя хозяином положения, проникла во все комнаты, и жители Межакактов вдыхали её как воздух. По вечерам все запирались по своим комнатам, оставаясь наедине со своими мыслями. Порою Гундеге казалось, что их объединяет только общая крыша. Она часто вспоминала слова Матисоне: «Иногда в доме, наполненном людьми, бывает ещё грустнее…» Верно. Возможно, что именно одиночество действовало так на Гундегу. Она никогда раньше не представляла, что одиночество не всегда означает, что человек один. Какое грустное открытие! Как-то однажды ей пришло в голову: что, если бы все они — Илма, Фредис, Лиена и она сама — вынуждены были находиться в одной комнате? Не стены ли разделяют и отчуждают их? Нет, даже наверное нет…

Илма за всё время только два раза поднялась в комнату Гундеги: в вечер её приезда и ещё однажды ночью, когда заметила освещённое окно мансарды. Она решила, что Гундега просто забыла погасить лампу, но, открыв дверь, увидела, что девушка сидит над раскрытой книгой и по её лицу медленно катится слеза.

— Что случилось? — встревоженно спросила Илма.

По тому, как сильно вздрогнула Гундега, можно было судить, что она не слышала скрипа двери. Узкая девичья ладонь резким торопливым движением смахнула слезу.

— Почему ты плачешь, Гунит?

Девушка попыталась изобразить на лице подобие улыбки, но она получилась похожей на гримасу.

— Просто так…

— Как же это — просто так не плачут, — с упрёком сказала Илма.

— Серьёзно, просто так… Начиталась и…

Илма взяла книгу.

— По-русски читаешь?

— Да, иногда.

Илма помедлила, пальцы небрежно полистали страницы. Они с лёгким шелестом замелькали перед её глазами, одинаковые, серые…

— Я, например, не очень эти современные книги… — наконец проговорила Илма. — Мне кажется, там только политика и политика…

Она выжидательно посмотрела на Гундегу. Видимо, та, начав вечером расчёсывать волосы, так и не заплела их, и они рассыпались по плечам — слегка волнистые, тускло-золотистые, будто тронутые лёгкой ржавчиной, — закрывая по-детски тонкую шею. Лицо со вздёрнутой верхней губой тоже выглядело совсем детским, только глаза были по-взрослому серьёзные, внимательные, ясные. Можно бы даже сказать — красивые, хотя такие серо-голубые небольшие глаза со светлыми ресницами обычно не считаются красивыми…

Гундега неожиданно засмеялась, теперь уже свободно, непринуждённо, и откинула со лба волосы.

— Только политика? Но это же неправда! — воскликнула она, легко коснувшись пальцем книги. — К примеру, Шолохов. У него всё есть — люди, любовь, жизнь…

— Кто это такой? — спросила Илма и увидела широко раскрытые изумлённые глаза Гундеги.

— Шолохов?! Это знаменитый писатель.

— Где мне их всех знать… — помедлив, нехотя сказала Илма.

Гундеге даже не верилось — неужели есть люди, которые не знают Шолохова?.

— Я ведь в современной школе не училась, — пояснила Илма, отвечая на её недоумение.

Гундега хотела сказать, что и её бабушка не училась в современной школе и вообще нигде не училась. Но промолчала. Илма может обидеться…

— Знаете что, тётя! Я вам тоже дам почитать! — живо воскликнула она и, прежде чем Илма успела возразить или удержать её, очутилась у комода и, опустившись на колени, начала выкладывать книги из нижнего ящика на пол. — Та, что у меня на столе, — вторая книга «Поднятой целины», ещё не переведена на латышский язык. Но у меня есть «Тихий Дон» на латышском языке. Увидите, вам понравится. Где же она? Я их сложила по авторам, но никак не найду. Ремарк есть, Толстой есть… Ага, нашла…

Она вскочила, отряхиваясь, и, растрёпанная, улыбающаяся, протянула книгу Илме.