Регина Эзера - Их было три

— Так, значит, этот бал в субботу?

Немного помолчав, она снова заговорила:

— Жаль. Как раз в субботу мне обещали шинковку для капусты. Дают только на один вечер. Надо заквасить на зиму бочки две капусты.

Пальцы Гундеги судорожно комкали приглашение. Она не знала, как оно опять очутилось в её руках. Простая, никчёмная бумажка… Гундега порвала её на мелкие клочки и пустила по ветру. На них накинулся дождь и хлестал до тех пор, пока не смешал с грязью.

Капуста, всюду капуста… Ею наполнена большая ванна. С кухонного стола всё убрано, и на нём рядами выстроились бледно-зелёные кочаны. Они лежат и на скамейке и даже на мешках, постеленных на полу. Посреди кухни три огромные бочки, похожие на почтенных плотных женщин, опоясанных обручами. Но самым важным и необходимым предметом среди всего этого великолепия была шинковка для капусты, принесённая из соседней усадьбы и напоминавшая Гундеге обыкновенную металлическую стиральную доску, положенную на деревянную бочку.

Казалось, что кухня превратилась в мастерскую, только наполненную необычными запахами. Бесчисленные кочаны капусты принесли сюда горьковатый аромат земли. Вместе с бочками вошёл запах погреба, немного кислый и чуть-чуть затхлый.

Все словно по уговору закатали рукава выше локтей, хотя, например, Фредису это совсем не требовалось — он только приносил капусту из погреба и должен был выкатывать наполненные бочки в сени. И Лиена тоже могла обойтись без этого, ведь рукава нисколько не мешали ей очищать кочаны от грязных, побитых листьев и бросать в бочки соль и тмин.

Илма ловко бросала кочан на шинковку и, крепко ухватив его обеими руками, тёрла об острые лезвия металлической доски. Кочан на глазах таял. Вот уже половина, уже четверть осталась. Так. Готов. Осталась только светло-зелёная кучка хрустящей стружки. И снова стукнулся кочан о доску. Но к этому времени подоспела работа и для Гундеги, и её неуклюжая трамбовка месила и тискала измельчённую капусту — хлоп! хлоп! Надо месить до тех пор, пока хлопающие звуки не перейдут в мягкие, хлюпающие: «уфца, уфца», и не покажется сок. Только тогда можно остановиться. И тут же на готовый, перемешанный с солью и тмином слой сыпалась новая кучка нашинкованной капусты, и всё начиналось сызнова. Эта работа не в пример другим казалась нетрудной и неутомительной. Она, пожалуй, скорее привлекала своей необычностью. Даже прожившая долгую жизнь Лиена готовилась к закладке капусты, как к чему-то из ряда вон выходящему. Что же говорить о Гундеге, впервые принимавшей участие в таком деле!

«Если б только это не происходило, как назло, именно сегодня…» — мелькнула грустная мысль.

Кочан хрустел на шинковке в умелых руках Илмы. Удары трамбовки гулко отдавались в полупустой бочке. Эти звуки не мешали разговорам, но ни у кого не было охоты разговаривать. Всякий, работая, думал о своём. В натопленной кухне стало жарко, и Илма распахнула дверь, чтобы впустить прохладный осенний воздух. Там, где тёплый воздух встречался с холодным, а свет — с темнотой, клубились облака белого пара. Привыкшие к свету глаза не различали за ним ничего, словно дверь вела в беспредельную пустоту.

Ужинали поздно, но заполнили только две бочки. Дверь всё ещё оставалась открытой, и в тишине, наступившей после глухих ударов трамбовки, они услышали музыку.

Гундега сидела в каком-то оцепенении.

Далёкая мелодия воскресила в памяти что-то очень знакомое, но забытое. Она вспомнила — тогда, в сентябре, они с Илмой слушали песню старых революционеров, тоже звучавшую издалека, со стороны кладбища. Почему она вообще об этом вспомнила? Нет ведь никакого сравнения. Хотя…

«Сейчас она встанет и закроет дверь», — подумала с лёгкой грустью Гундега и вздрогнула, когда это случилось.

Илма встала, закрыла дверь, спросив Гундегу, не холодно ли ей. Нет, Гундеге не было холодно. Они встретились глазами, и обе отвели взгляд. Ей, Илме, стало прохладно. Не лето ведь…

Дверь была закрыта, но Гундеге казалось, что музыка продолжает упрямо звучать, такая же далёкая, еле слышная, сопровождаемая шумом леса. Казалось, звуки просачивались сквозь закрытую дверь, сквозь толстые и прочные стены, построенные из вековечных валунов…

— Почему ты, Гунит, совсем не ешь?

В глазах Гундеги отражались девичья тоска и тревога. Девушка напоминала молодого журавля, услышавшего призывное курлыканье улетающей стаи и пытающегося взлететь…

Какая ужасная мысль! Что ей, Илме, вообще пришло в голову! Нет, Гундега не журавль, не перелётная птица, она скорее синичка, которая, проголодавшись во время зимней стужи, ест даже из рук человека…