Регина Эзера - Их было три

Фредис беспокойно зашевелился, отложил ложку и, уйдя в комнату, некоторое время копошился там, открывая дверцы шкафа и грохоча ящиками. Вышел он в новых скрипящих сапогах и в светло-серой, точно с витрины, летней кепке.

Фредис остановился, ожидая вопроса, но Илма даже не взглянула на него, и он произнёс, ни к кому не обращаясь:

— Так я уйду на пару часов…

Илма обернулась, окинула вопросительным взглядом фигуру Фредиса.

— Куда это ты так вырядился?

— Ну, к тем… — Фредис немного замялся, — к нашим.

— А капуста? — в голосе Илмы появились резкие звенящие нотки.

Она встала и загородила Фредису дорогу. Оба они были почти одного роста и теперь смотрели друг другу в лицо.

— Иди и раздевайся! — властно крикнула Илма. — Надо закончить последнюю бочку…

Он не пошевелился.

— Фре-ди!

Мысли Илмы лихорадочно метались. Дело не в том, что они не могли никак обойтись без Фредиса. Что-то заставляло её быть предусмотрительной. Она видела, что во Фредисе привычка подчиняться борется с какими-то новыми чувствами, в которых она ещё не могла как следует разобраться. Казалось, стоило теперь Фредису уйти, и…

Нос Фредиса вдруг враждебно задёргался.

— Пропусти!

— А капуста? — Она выставила эти два слова в качестве щита, не сознавая, как он жалок и неустойчив.

— Если хочешь знать, — громко, отделяя каждое слово, сказал он, — пусть ангелы квасят твою капусту. Вот так-то, госпожа!

Гундеге казалось, что, услышав это издевательское обращение, Илма очень рассердится, но, к её удивлению, этого не случилось.

Илма оторопело стояла, упорно не отрывая взгляда от пальто Фредиса, где на месте верхней пуговицы торчал лишь кончик чёрной нитки.

— Послушай, Фреди, — начала она опять, сообразив, что глупо стоять молча.

— Я ничего не хочу слышать, — огрызнулся он. — Мне всё надоело по горло.

— Что надоело?

— Да все эти проклятые Межакакты.

— Мне бы больше к лицу такие слова, — возразила с лёгким упрёком Илма. — Ведь это дом твоего отца.

— Дом отца! — он горько усмехнулся. — Я в нём всю жизнь был только бесплатным батраком. Батрачил на отца, батрачил на Фрициса, а теперь — на тебя!

— На меня?! — злобно вспыхнула Илма, но это «на меня» прозвучало почему-то не угрожающе громко, а скорее визгливо. — Ты бы пропал, если бы не я и моя мать! Ходил бы голодным, оборванным! Мы тебя кормим, обстирываем, обшиваем!

Взгляд её опять упал на чёрную нитку, безмолвным укором висевшую на месте пуговицы.

Фредис усмехнулся.

— Ты совсем по-бушманисовски заговорила — точь-в-точь та же песня.

— Как будто ты не Бушманис!

Глаза Фредиса неожиданно загорелись злым огнём.

— Ничтожеством, слышишь ты, ничтожеством был я всегда: кривой Фредис, конюх Межакактов и мальчик на побегушках, который выскакивает навстречу гостям, чтобы привязать их лошадей! А теперь всё, что получаю в колхозе, до последней копейки отдаю тебе! И я должен скулить как собака, вымаливая у тебя деньги на пачку сигарет.

Илма побледнела: «О боже! Гундега…»

— Замолчи, Фреди! Подумай, что ты…

— Что мне думать — я тебе пилю и колю дрова. Вечерами после работы пропалываю и поливаю твой огород. Ношу воду и топлю баню, когда ты вздумаешь мыться. Кошу твой покос. Хлеб, что я получаю от колхоза, ты скармливаешь своим курам, а яйца везёшь в Саую на базар. Этого тебе ещё мало? Больше того: я воровал у дорожных рабочих смолу, чтобы смолить твою крышу. Таскал с колхозного поля сахарную свёклу, когда твоя в позапрошлом году вымокла, молчал, когда ты зимой возила…

— Неправда, неправда! — пронзительно закричала Илма, и лицо её стало белым, как полотно. — Ты просто хочешь меня погубить, чтобы завладеть Межакактами!

— Беру пример с тебя! — глумился Фредис. — Путаешься тут со всякими, а как вернулся Фрицис, сразу точно мёдом смазали! У тебя хороший нюх — чуешь, где добро! Так оно и есть. Если бы Фрицис не дал тогда обвести себя вокруг пальца, как дурак, а выгнал бы тебя, беспутную, из дому, кукиш бы ты получила, не Межакакты!

— О боже, Фреди, будь же…

— Что, правда не нравится? — засмеялся уже беззлобно Фредис, довольный тем, что напугал Илму. — Она многим не по вкусу, так-то…, госпожа!..

И он шаркающей походкой направился к двери. Слышно было, как она захлопнулась и шаги постепенно замерли вдали.

Гундега стояла, отвернувшись.

— Гунит! — тихо и просительно произнесла Илма.

Девушка обернулась, в глазах её, пожалуй, было не осуждение, а растерянность и сомнение.