Регина Эзера - Их было три

Но Илма продолжала сидеть, поняв вдруг, откуда появилось чувство обманутости. Сегодняшний неудавшийся званый обед чем-то походил на её свадьбу. Тогда, правда, ничего не расстроилось. Ели, пили, плясали три дня и три ночи. И хоть дочь малоимущей Лиены не была той невестой, о которой мечтали Бушманисы, нельзя было допустить, чтобы на свадьбе старшего сына и наследника старого Бушманиса чего-то не хватало или был забыт дальний родственник. Илма в то время наивно думала, что вся эта пышность и трата денег — ради неё. Истину она поняла довольно скоро — на четвёртый день, после отъезда последних гостей. И почувствовала себя обманутой, несчастной. Она надеялась стать хозяйкой зажиточной усадьбы, а сделалась служанкой в ней. Через полгода она убежала из Межакактов — в день свадьбы её привезли туда на горячем вороном коне, в разукрашенной коляске, — убежала ночью, пешком, завернув в платок старые стенные часы, казавшиеся семнадцатилетней женщине самой ценной вещью в её убогом приданом. О боже, да ведь ей в то время было столько же лет, сколько теперь Гундеге… На другой день мать запрягла в фуру старого Гнедка и привезла её обратно.

Теперешней Илме та, прежняя, казалась смешной. Сидя за неубранным столом в большой комнате, она вспоминала прошлое, как что-то происходившее с кем-то другим. Промелькнули годы, прошла жизнь. Разочарование обычно дремало в глубине сердца и не тревожило. Но довольно было какого-нибудь пустячного случая, и прошлое воскресало в памяти во всех подробностях. Как сегодня…

Нет, нет, она всё-таки должна встать и пойти. Ничего не изменилось. Девочка Илма с её мечтами и горестями принадлежит прошлому. Теперь она должна думать о том, что на вырученные за поросят деньги нужно заново покрыть крышу, думать о том, чем платить женщинам за уборку картофеля. Неплохо бы отдать в ремонт мотоцикл. Надо раздобыть зерна для кур и муки для свиней.

«Такова человеческая жизнь, одни заботы без просвета! — Илма вздохнула. — За каждую радостную минуту приходится горько расплачиваться…»

Надо было сказать Гундеге, чтобы та убрала со стола. На досуге не мешало бы снять тонкие занавески и выстирать скатерть.

Опять наступали серые будни.

Старые стенные часы лежали где-то на чердаке под самой крышей, среди разного хлама. Если их почистить и починить, они ещё, возможно, послужили бы. Но Илма, как и все мы, не любила даже безмолвных свидетелей своих слабостей.

Пусть часы лежат…

Машка принесла целых пятнадцать поросят. На последнего Лиена смотрела растерянно и огорчённо.

— Тебя только не хватало, — грустно сказала она, засовывая поросёнка в рукав старого полушубка — к его пронзительно визжавшим братьям и сёстрам. — Смотри, какой приметный, — обратила она внимание Гундеги. — Чёрное пятнышко на спине. Всегда будешь знать, который лишний. Эх ты, пятнистый, хватим с тобой беды!

— Почему? — удивилась Гундега. — Или у него какой недостаток?

Поросёнок исчез в рукаве, как в тоннеле, но тут же спина с чёрным пятнышком появилась опять. Лиена терпеливо водворила его на место и завязала рукав тесёмкой.

— Какой недостаток? — ласково говорила она, а руки её заботливо хлопотали над беспокойным младшим отпрыском Машки. — Лишний он, бедняжка. У свиньи четырнадцать сосцов, а он пятнадцатый. Придётся кормить коровьим молоком, нянчить, согревать, поить из соски. Всех к Машке нельзя подпускать, и так уж один другому уши обгрызли, как звери…

Илма, кажется, тоже нисколько не обрадовалась появлению «лишнего» поросёнка. Вообще-то опорос был более чем удовлетворительным — пусть колхозные свиноматки попробуют принести столько! Но вполне хватило бы и четырнадцати поросят. Пятнадцатый — точно наказание за всю радость! А что доделаешь? Никому не нужное, беспокой нос существо появилось на свет и настойчиво требовало есть…

Гундеге стало жалко бедного поросёночка. Как грустно и обидно, что он своим рождением доставляет неприятности другим. Такой шустрый и хорошенький поросёночек, ведь не виноват он, что оказался лишним!

— Можно я буду за ним ухаживать? — осторожно спросила она.

Илма взглянула на неё.

— Ты?

— Да, — ответила девушка и поспешно добавила, — научилась же я доить коров и…

Она так и не договорила, вспомнив, как при первой дойке Бруналя опрокинула её вместе со скамейкой.