Регина Эзера - Их было три

Илма с сожалением смотрела на стулья. Она не могла понять, в чём дело. Тогда Фредис усомнился: олифой ли Илма разбавляла краску, ведь олифы-то у них, пожалуй, совсем и не было. В первый момент Илма вспылила, но, одумавшись, полезла на чердак и вернулась с бутылкой тёмного стекла, заткнутой бумажной пробкой. Все принялись взбалтывать содержимое, разглядывать его на свет, нюхать. Гундега тоже разглядывала и нюхала, хотя не имела ни малейшего понятия о том, какая вообще бывает олифа.

Гундеге всё это показалось немного таинственным — напомнило занятия в лабораториях средневековых алхимиков, о которых как-то рассказывал на уроке учитель химии. Сумеречная кухня, покрытая пылью тёмная бутылка, серьёзные, почти торжественные лица. Стоит лишь теперь кому-нибудь воскликнуть: «Есть!» — и окажется, что они открыли что-то особенное, необыкновенное…

— Нет, — проворчал Фредис. — Это пахнет… — Он запнулся, подыскивая наиболее подходящее определение, — как будто швейной машиной.

Гундега фыркнула.

— Сам ты пахнешь швейной машиной, — грубо осадила его Илма.

Гундега бросила на Илму быстрый взгляд. Она увидела нахмуренные брови, а в глазах не то злость, не то презрение. Почему тётя сердится из-за такой ерунды? Это было так же непонятно, как тогда, в день приезда Гундеги.

Илма заметила недоумённый взгляд девушки, и брови её разошлись, странный блеск в глазах погас, на лице появилась привычная, знакомая улыбка.

— Что ты так смотришь на меня? — спросила она.

— Да просто так… — ответила Гундега своей излюбленной фразой, чувствуя себя неловко, точно нечаянно подсмотрела то, что не было предназначено для её глаз.

— Расстроилась я с этими стульями, — оправдывалась Илма, усердно сдирая с бутылки старую этикетку. — Наверно, я вместо олифы подмешала какое-нибудь старое масло. На чердаке хватает разных склянок да банок. Но как же нам быть? Сегодня уже четверг. Может, к воскресенью высохнет? А лучше завтра с утра поехать в магазин, купить олифу и заново всё покрасить. Если не высохнет, я просто не знаю, что делать…

Растерянная и удручённая, она огляделась, словно спрашивая совета. Но Фредис спокойно, не поднимая головы, разувался, Лиена чистила картофель.

И Илма снова обратилась к Гундеге:

— Придумала! Стулья не будем трогать. Поставим их в ряд у задней стены. Фредис пусть подберёт в сарае пару чурбанов повыше, Ты слышишь, Фреди?

— Слушаюсь, госпожа! — откликнулся тот, развешивая портянки на дровах.

— И чего ты вечно паясничаешь! — прикрикнула на него Илма и опять обратилась к Гундеге: — Ты, Гунит, принеси сверху оба своих стула. Обойдёмся. А стол хорош, — добавила она уже весело, — только клеёнку мы, наверно, уже никогда не снимем…

Всё как будто шло гладко. Илма по нескольку раз в день ощупывала обновлённые стулья, важно выстроившиеся вдоль стены. Краска не приставала к пальцам. Выветрился и едкий запах, и все были убеждены, что загустевшая, разбавленная старым маслом краска не подвела.

В субботу утром Илма сама поехала в Саую. Вернулась улыбающаяся, с полной сумкой и белым продолговатым свёртком.

— Взгляни! — сказала она Гундеге, освобождая от бумаги белые розы, распространявшие нежный аромат.

Илма заметила, что лицо Гундеги вспыхнуло от восторга. Она даже осторожно прикоснулась к стеблям и опустила руку, не осмелившись дотронуться до нежных лепестков.

— Красивые? — :спросила Илма.

— Да, очень, — тихо проговорила Гундега.

— Тебе, наверно, никто никогда не дарил роз? — спросила Илма.

Гундега отрицательно покачала головой.

— Когда ты пойдёшь к конфирмации [7] Конфирмация — обряд принятия в число членов церкви у лютеран (обычно в 17–18 лет). , я тебе подарю, Гунит.

— Да?!

В голосе её слышалась такая радость и вместе с тем недоверие, что Илма улыбнулась.

— Конечно. Твоя бабушка ведь была не очень состоятельная. Уж какие там розы…

Гундега молча кивнула головой. Всё, что говорила тётя Илма, было правдой. Они с бабушкой даже не мечтали о розах. В Приедиене под их окнами всё лето цвели ноготки и бархотки. В сухую погоду они становились серыми от пыли…

— Эти розы — отцу, — прервала её размышления Илма.

Гундега сразу даже не поняла: какому отцу, зачем? Потом сообразила — покойному отцу Илмы. Как это красиво — положить на могилу дорогие белые розы! Какая всё же тётя хорошая, если ей не жаль потратить так много денег для украшения отцовской могилы… Ей вспомнились незабудки и ромашки, которые она летом носила на кладбище своим покойным родителям. Маленькие, ничего не стоившие букетики цветов по сравнению с великолепными дорогими розами казались теперь такими жалкими и дешёвыми…