Язмурад Мамедиев - Родная земля

Юрин и Утамышев переглянулись и склонились над картой.

— След бандитов, которые орудовали здесь, потерян? — спросил Юрин.

— Где ж его найдете? — сказал Эмиров. — Мы пришли, когда все было кончено.

— Надо людей привлечь, — сказал Утамышев. — Здесь немало чабанов, которые наверняка могли встретить банду, запомнить лица, услышать их планы…

— Конечно, есть такие, — согласился Эмиров, — да разве они скажут. За свою шкуру трясутся. Да и не верю я им. Все они с баями заодно. Мердан и Батыр тоже за Советскую власть руки подымали, а на деле…

Юрин посмотрел на него долгим взглядом, опустил глаза и сказал тихо:

— Трудно поверить во все это… Мердана могли обмануть, конечно, но он был честным человеком. А вот Батыра вовсе не надо было арестовывать.

Эмиров вскинулся возмущенно:

— Как же так — не надо? — Я всегда не доверял ему. — В прошлом калтаман, террорист, в колхозе держал себя грубо. А брат его встал на прямой путь предательства. Нет, Сергей Николаевич, зря вы таких жалеете, зря. Если такого не обезвредить — он нам много бед принести может.

Юрин покашлял сердито, поерзал, но ничего не сказал.

— А потом суд разберется, виновен он или нет, — уже примирительно сказал Эмиров. — Наше дело задержать.

— Эх, вы, — вздохнул Юрин и отвернулся.

К полуночи съехались все разведчики. Сведения были неутешительными: баи, засыпая колодцы, все ближе подходили к границе.

— Что ж, кажется, пора, Сергей Николаевич. — сказал Утамышев.

— Пора, — ответил Юрин. — На рассвете выступаем. Скажите, чтоб запасли побольше воды. Дорога предстоит трудная.

Это место называлось Пулхатын. У самой границы была глубокая впадина, довольно просторная, способная во время непогоды укрыть не одну крупную отару. Но сейчас скопилось здесь столько людей и скота, что впадина стала похожа на шумный базар. То здесь, то там возвышались наскоро построенные юрты. Овцы толкались, блея, между юртами, и приходилось расталкивать их ногами, чтобы освободить себе проход. Крики женщин, плач детей, стук и топот — все слилось в неимоверный гомон, от которого ломило виски.

По краям впадины были расставлены часовые с пулеметами. Люди валялись на разостланных халатах, лениво поглядывая вдаль, ожидая, когда сменят их, чтобы спуститься вниз, — оттуда аппетитно тянуло запахами вареного мяса и сладким дымком костров.

В Пулхатыне собрались баи, чтобы окончательно договориться о деталях перехода границы. Бахрам торопил. Впрочем, это было излишним: каждый сам понимал, как дорого время. На последнем совете решили: откладывать больше нельзя, ночь — на сборы, с рассветом выступать с тем, чтобы уже вечером перейти границу. А скот гнать немедля, в эту же ночь.

Керим спустился в распадок на закате. Он все сделал, как велел Атанияз, — вволю напоил овец, рано загнал их на отдых. Переход ожидался нелегкий, и скот должен быть крепким, ко всему готовым.

В этот день все валилось у него из рук. Знал ведь, что намечен угон скота за границу, вроде бы согласился идти с баями, а поди же — наступил срок, и такой тоской окатило душу, хоть на луну вой, наподобие псу, чующему беду. Невмоготу стало от мысли, что он навсегда покинет эту, пусть неласковую, но такую знакомую, до мелочей близкую сердцу землю.

Он вдруг среди дня бросал свое дело, распрямлялся и напряженно глядел на юг, туда, где в белесой дрожащей дымке плавились голубоватые горы. Может, и там есть вот такие песчаные холмы, поросшие редким кустарником, и там парит одиноко в небе степной орел, и такой же горячий ветер жаром обдает лицо, — но там все чужое, только похожее… Переступишь заветную черту, и навсегда уйдут в прошлое родной поселок, где гонял мальчишкой, и сестра, и все те люди, с которыми встречался, дружил или враждовал, и истрепанные тряпочки на кустах над могилами близких…

"Как же так? — думал Керим. — Как же я буду жить без всего этого? Тоска изгложет мое сердце, и я умру вдали от родных мест…"

И тут же, словно в защиту уже раз принятого решения, всплывало в сознании слово — Зиба.

Ради нее он решился на этот шаг, ради своей любви. Но что сильнее — любовь к родине или любовь к Зибе? Он спрашивал себя об этом и не находил ответа, чувствовал, что обе они достаточно сильны, чтобы иссушить, убить в разлуке.

И под вечер, когда сплющенное, разрезанное стелющейся по горизонту пыльной дымкой багровое солнце садилось на западе, он решил: надо поговорить с Зибой. Она любит его и поймет, и разделит его муки, не захочет обречь себя и его на бесконечные страдания, и вернется с ним назад, ибо не будет у них счастья под чужим неласковым небом…