Язмурад Мамедиев - Родная земля

Последний верблюд каравана стал отставать, приседая на задние ноги. Каракоч подскакал к нему, принялся хлестать нагайкой. Но верблюд выбился из сил, вытягивал шею, и тоскующий рев его слышен был далеко.

Наверное, верблюд был болен, потому что и другие несли на себе не меньше груза, но шли еще ходко, от ударов переходили на бег. А этот явно сдавал, вот-вот мог лечь, и тогда уже не поднять его ни за что.

Батыр поспешно сполз с холма, на котором лежал, схоронившись за кустом, вскочил на коня и поскакал по распадку, нагоняя караван. Совсем близко от последнего, с трудом волочащего ноги верблюда, он снова залег за кустом, сунув за пазуху тельпек, стал смотреть горячими хищными глазами. Следом, тяжело дыша, подполз Мердан.

Ковровые чувалы по бокам верблюда были набиты битком. А поверх привязано еще всякое добро: ведра, перехваченные веревками, одеяла, какие-то доски, узлы… Каракочу жалко было бросать все это. Но верблюд не убыстрял шага, хотя Каракоч исступленно стегал его по бокам. И тогда произошло то, что изумило даже Батыра, — бай схватил за рукав женщину и сбросил ее на землю. Запутавшись в своих одеждах, наверное, сильно ударившись, она едва шевелилась в пыли, не могла подняться и почему-то молчала, не застонала даже.

Новый удар плетью заставил верблюда прибавить ходу. Оставшийся на нем мальчик со слезами на глазах сначала оглядывался назад — Мердан видел, как дергались в плаче его губы, — а потом вдруг скользнул по чувалу вниз, упал, но тут же вскочил и припустился бежать к матери. Каракоч увидел его, окликнул грозно, но мальчик продолжал бежать, увязая босыми ногами в песке. — тогда он развернул коня и поскакал следом. Каракоч, ослепленный гневом, забыл об опасности. Он уже нагнулся в седле, готовый на ходу подхватить мальчика, когда сухим треском прогремел выстрел. Пуля ударила его в плечо. Он выпустил поводья и полетел вниз — на выбитую копытами коней и верблюжьими тяжелыми ногами старую караванную тропу.

Там, впереди, засуетились, стали стягивать с себя винтовки, но почему-то не решились возвращаться, выстрелили несколько раз наугад и спешно погнали караван дальше.

У Батыра не было времени раздумывать над этим — он увидел, как поднялся, шатаясь и зажимая рукой рану под халатом, Каракоч и пошел к коню, который остановился поодаль, сторожко поводя навостренными ушами. Батыр прицелился и нажал спуск. Щелкнул затвор — осечка. Батыр отбросил винтовку и побежал вниз, к своему коню. Там, на всякий случай, была приторочена к седлу старая, дамасской добротной стали, полумесяцем изогнутая сабля.

Каракоч все никак не мог подняться в седло — одна нога была в стремени, на второй прыгал он возле коня, держась здоровой рукой за луку. Он оглянулся затравленно, услышав глухой приближающийся топот, раскрыл в ужасе рот, хотел крикнуть и не мог, ком застрял в горле. В последний момент увидел, как сверкнула на солнце занесенная над ним сабля…

Когда прибежал запыхавшийся Мердан, голова Каракоча лежала в стороне и смотрела в небо затуманенным мертвым взором. Только сгустки темной стынувшей крови на песке соединяли ее с телом.

— Что ты наделал? — сжав кулаки, крикнул Мердан. — Убийца!

Батыр уже спешился, держал коня под уздцы. В глазах брата Мердан увидел страшное отрешенное выражение, какого никогда ни у кого не встречал, — оно сходило, как пелена, и так медленно, словно Батыр просыпался.

— Ладно, — хрипло сказал Батыр. — Дело сделано.

И отвернулся.

— Ты ранил его, — тихо проговорил Мердан, — он отплатил за обиду кровью, зачем же было рубить?

— Не жалей собаку, — ответил Батыр, обретая прежнее состояние злобного ожесточения.

— Он был человеком, а человек меняется, — сказал Мердан. — И потом — что скажут люди?

Батыр бросил на него недовольный взгляд.

— Кривое дерево никогда не станет прямым. Давай лучше сбросим его в какую-нибудь яму и зароем, чтобы не вонял.

— А с этими что? — спросил Мердан, кивнув на женщину с ребенком.

Батыр тоже посмотрел в ту сторону. Женщина сидела на земле, прижимая к груди голову мальчика, не давая ему смотреть на то, что произошло. Худая, патлатая, она гладила морщинистой ладонью вздрагивающую щеку сына и смотрела на Батыра без страха, спокойно и безразлично. Яшмак [15] Яшмак — конец платка, которым туркменские женщины прикрывают рот в знак покорности и молчания. упал с ее лица, она не замечала этого.

— Возьмешь с собой в поселок, — сказал Батыр. — И конь вон есть.