Язмурад Мамедиев - Родная земля

— Агалар, — сказал Бахрам. — Скоро рассвет, пора расходиться. Мне кажется, что мы договорились, поняли друг друга. Теперь задело. Вы не скрывали от меня своих мыслей, и я хочу сказать о себе, чтобы не было кривотолков. Я богат, у меня есть все, чтобы спокойно, ни в чем не нуждаясь жить до конца дней своих. Не нажива повела меня сюда, а забота о своих братьях. И я сделаю все, чтобы помочь вам.

— Мы пойдем за тобой, Бахрам-хан, — кланяясь, сказал Атанияз, — потому что верим тебе.

— Сам аллах послал тебя, чтобы выручить нас из беды, — пропел Абдул-ишак.

— Иншалла! — проговорили все хором, удовлетворенно проводя ладонями по лицам и бородам.

Когда расходились, стал накрапывать дождь. «Хороший травостой будет, — по-хозяйски подумал каждый, — овцы быстро нагуляют жир после зимы».

Застоявшиеся кони с места в карьер понесли домой своих хозяев, только ошметки влажной земли полетели из-под копыт.

«Бездомный сирота, ему нищим быть», — сказал в ту ночь, захлебываясь злобой, Нукер-баи о Батыре. И впрямь быть бы Батыру нищим, скитаться по чужим людям, сполна изведав горькую долю безродного батрака. И умер бы он в степи, несчастный, всеми забытый, никому не нужный. Разве только Мердану, братишке…

Батыр совсем не помнил отца, а лицо матери с годами расплывалось в памяти. Только глаза ее хранила память — печальные и добрые. И когда вспоминались они, сердце сжималось от жалости к себе.

А у Мердана и этого не было: мать умерла от родов, когда он появился на свет и впервые закричал пронзительно в руках чужой сердобольной женщины. Мальчика взял на воспитание дядя.

Едва Батыр подрос, дядя отдал его в подручные к зажиточному хозяину — да и забыл о нем, у самого забот было невпроворот, свои дети росли, мал мала меньше. А Мердана оставил — куда его, крохотного? Потом привыкли к нему, словно бы свой стал. Так и остался. Поэтому и добрее, ласковее был, чем старший брат, — семья есть семья, хоть и не родная.

А Батыр ожесточился, возненавидел хозяина и всех его толстомордых родичей, рано научился думать о себе сам. Умел он постоять за себя, — хоть и ходил порой в синяках.

Был у него закадычный друг, Меред, тоже — ни гроша за душой, но тихий нравом, молчаливый. Любил он сидеть вечерами на гребне бархана, смотреть на большие яркие звезды, думать, О чем? Батыр не знал, да, по правде, и не старался узнать, — пусть себе сидит, у него, у Батыра, свои дела. Но парень этот был близок ему и он защищал его, если Мереда пытался кто-нибудь обидеть, — с тяжелыми кулаками Батыра уже познакомился кое-кто в поселке, поэтому обидчиков вскоре не стало.

У Мереда была больная мать, и он мечтал скопить немного денег — если худо будет, пригодятся. Когда потребовался баю чолук, Меред напросился и уехал в пески. С тех пор редко виделись друзья, — пустыня велика, и пути чабанов редко сходятся.

Однажды Мереду сообщили, что матери стало хуже. Он пришел к хозяину, объяснил в чем дело, попросил выплатить ему заработанное. Каракоч повздыхал, посетовал на то, что дела идут плохо, но в конце концов выплатил чолуку сполна. И Меред, закинув мешок с пожитками за плечи, зашагал в село напрямик через пески.

В тот день Батыр тоже шел со своего коша в поселок. Устал, решил отдохнуть. Собрал хворосту, стал кипятить чай в закопченном узком чайнике. И вдруг совсем рядом, за холмом прогремел выстрел. Батыр вскочил, прислушался. Над степью стояла прежняя тишина. Он взбежал на гребень холма и увидел Мереда, лежащего вниз лицом — там, где разметались на песке его волосы, расплывалось темное пятно. Чуть поодаль стоял с охотничьим ружьем бай Каракоч. Он увидел Батыра и вздрогнул, побелели его обычно красные щеки.

Батыр стал медленно спускаться вниз, не сводя с убийцы глаз. Он еще не понимал, что сделает — неведомая сила толкала его навстречу баю, и он шел, хотя знал, что не справиться ему, безоружному, с этим гадом. И Каракоч поднял ружье. Выстрел звучал только раз, значит, во втором стволе был еще патрон. И все-таки Батыр продолжал идти, на что-то надеялся, может быть, на случай. А, может, вела его слепящая бездумная ярость, которую ничем не остановить, разве только пулей.

Два темных отверстия смотрели ему в глаза, и одно обещало верную смерть.

Его спас случай.

— Хык-хык! — послышалось поблизости, и в седловину, где стояли один против другого на все готовые Батыр и Каракоч, выехал на сером ишачке старик в рыжей папахе. Ишачок, подгоняемый палкой, мелко семенил, а следом на веревке, привязанной к седлу, неслышно ступая, как привидения, брели унылые верблюды с висящей клочьями, шерстью на боках.