Язмурад Мамедиев - Родная земля

— Путь один, — сказал Атанияз. — Надо вдолбить этим парням, что приезжать в поселок нельзя.

На него смотрели с изумлением.

— Как же они могут не приезжать? — спросил Оразсахат. — Ведь власть вызывает…

Атанияз остановил на нем тяжелый взгляд.

— Вызывают байских чабанов. Пусть скажут, что пасут свой собственный скот и никаких баев не знают.

— Э-хай! — раздались голоса. — Это мудрое решение! Верно — знать не знают!

Атанияз смотрел вокруг победным взглядом. Кажется, дело налаживается. А там, глядишь, бог даст — и выпутаемся из этой истории.

— Надо только сказать им, что в обиде не будут, — напомнил он. — Чтоб не думали, что это так, услуга. Никого не обидим. А закончится перепись — такой той закатим — долго помниться будет.

Ишан поднял глаза к потолку, сказал певуче:

— Хвала аллаху, внял нашим молитвам, надоумил, как перехитрить капыров [7] Капыр — иноверец. . Бисимилла аллахы — акбар!

И снова поднялись и скользнули вниз по лицам ладони.

Наступила тишина. Ее нарушил голос, произнесший совсем неожиданное:

— На словах всегда все просто.

Все обернулись — сказавший это сидел у самой стены.

— Продолжай Чакан, — недовольно бросил Атанияз.

Чакан, по прозвищу Косе [8] Косе — безбородый. Здесь — несерьезный человек. , спокойно встретил его взгляд.

— Я говорю, что здесь нам хорошо решать за чабанов — сделать так, поступить эдак, — а как они сами решат? Сейчас не то время, когда можно было каждого заставить говорить и делать то, что нам нужно. Нынешняя молодежь себе на уме. Мне вспомнилась присказка. Ворона поучает своего вороненка: — «Если человек нагнулся — срывайся с места и лети подальше, потому что он поднимет камень или палку и швырнет в тебя». Вороненок подумал и говорит: — «А что делать, если он еще раньше припас камень?» Эти желторотые научились рассуждать.

Ишан, помешивая шомполом горячие угли, сказал, усмехаясь:

— Ты и в самом деле Косе.

Но шутку не приняли. Слишком серьезным был разговор.

Атанияз с трудом сдерживал гнев.

— Дело ваше, — сказал он, не поднимая глаз. — Я не о своей выгоде пекусь. Атаниязу хватит и пяти баранов. А вы… Столько труда вложили в свое хозяйство — и все пойдет прахом. Обидно… — И вспомнив то, с чего начал, поспешно добавил: — Правоверные свернут с пути господнего — и на нас ляжет тяжкий грех. Я свое слово сказал. А вы решайте сами, люди.

Чакан хотел что-то возразить, но Абдул-ишан опередил его:

— Поспешное решение — не всегда самое верное, — пропел он. — Дорога длинная, груз тяжелый. Легче всего сбросить его и идти налегке. Но что ждет нас в конце пути? Подумайте, люди. Велик аллах! Стоит ему сказать: — «Будь!» — и зацветет земля, ярко светит солнце на голубом небе. Но если скажет он: — «Сгинь!» — и все исчезнет. Не испытывайте его терпения, не навлеките гнева божьего на свою грешную голову! Нынешнюю власть терпит всемогущий аллах, испытывая нас. Будьте твердыми, не поддавайтесь искушениям, на которые щедр шайтан. Загляни в свою душу, Чакан, — не посеял ли он в ней свои черные семена?

Все со страхом посмотрели на Чакана. Тот поспешно сотворил молитву.

Кто-то сказал раздраженно:

— Ай, Чакан-Косе болтал, сам не зная чего. Молодежь какая была, такая и осталась. Старики скажут — все сделает.

Оразсахат поднял руку.

— Тише. Дело ясное. Как сказал Атанияз-бай, так тому и быть. Чабаны нас не ослушаются. Бог даст здоровья, сами поедем в пески, с каждым поговорим, убедим. Они не враги себе, по пути шайтана не пойдут.

Собравшиеся согласно кивали.

Уже перед рассветом, провожая гостей, Атанияз сказал загадочно, с намеком:

— Время, как ветер, — меняется. Надо думать о завтрашнем дне, готовиться к нему.

Слова эти понял всяк по-своему.

После того тайного ночного разговора Атанияз несколько успокоился, — надеялся, что перепись пройдет благополучно, что и на этот раз минует его беда. Но нет-нет, да и защемит сердце в предчувствии недоброго. «Э, чего там — успокаивал он себя, — когда виноград ешь, косточки выплевывать надо».

Предчувствие не обмануло его.

Однажды пришел из сельсовета посыльный, сказал, что вызывают Атанияз-бая к начальству.

Похолодело внутри. Вот оно. Теперь за все спросят, ничего не простят. Знал, что не идти нельзя, а все медлил, сидел в одиночестве у себя в кибитке — с серым лицом, взвинченный до предела — думал, гадал.

Конечно, речь пойдет о чабанах — почему не явились. Но что знают в сельсовете? И одними ли разговорами кончится дело? А что, если арестуют? Тогда — прощай хозяйство, скот. Все пойдет прахом.