Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

Схватив старый халат, он принялся судорожно вытирать им зеркало, полки, шкаф, поправил постель, расставил книги, собрал с пола разбросанные бумаги. С улицы врывался невыносимый шум, треск мотоциклов, рев и сигналы автомобилей, грохот трамваев. Он быстро закрыл окна и снова прибирался, прибирался отчаянно, только бы сосредоточить внимание на чем-то другом, только бы не теряться в догадках. В этих неуместных, странных догадках, которые возбуждали его воображение, охватывали разум какой-то неспокойной аурой экзальтации.

Несмотря на все усилия, он не мог совладать с мыслями. Те мучительно метались в его сознании. Как же могло случиться, чтобы как раз сегодня Мишенька, после своего вчерашнего визита к Богне, вдруг начал такой разговор? Наверняка они тоже говорили об этом. Или Мишенька начал, или она.

— Невозможно!..

И все же вот логика фактов: Генрик был у нее. Тот самый Генрик, который с утра прямо озвучил свое… давнишнее желание. Наверняка тоже разговаривал о нем с Богной. Это несомненно. Естественно, он нахально позволил себе повторить то, что с утра говорил здесь. Да, это согласуется с его фразами о сознательной воле и об «управленческих добродетелях» настоящего мужчины.

— Меня он считает медузой… Мишенька, Генрик и Богна… какой-то попечительский совет.

Но при этом Генрик слишком уж равнодушно вспоминал о том, что Богна хочет увидеться с братом. Равнодушием он, несомненно, скрывал намерение замаскировать нечто важное, условленное, решенное…

— Абсурд! — отбрасывал он свои догадки.

Но отчего, если у нее было к нему такое важное дело, она не сказала об этом Мишеньке?… Дело не могло появиться сегодня, в воскресенье. Малиновский со вчерашнего дня (был ведь дома!) не мог сотворить ничего нового к сегодняшнему утру. Потому «дело» возникло при разговоре с Генриком. Генрик уверил Богну в том, что днем раньше ей сказал Мишенька.

И чем другим можно объяснить, что после стольких лет знакомства, после стольких лет дружбы, вдруг, ни с того ни с сего, она впервые захотела к нему прийти?…

— Почему? Почему?…

Ведь нельзя в наивности своей заходить настолько далеко, чтобы поверить в какое-то дело. Богна просто решилась на первый шаг.

Проходя мимо зеркала, он остановился.

— Боже, как я выгляжу!

На щеках его проступили красные пятна, глаза блестели, словно в горячке. Он быстро протер лицо одеколоном, поправил волосы и галстук. Само осознание того, что у него какой-то недостаток в одежде или в прическе, всегда вводило его в ступор, отбирало уверенность в себе, способность сосредотачивать внимание. А теперь ему приходилось изо всех сил контролировать свою нервозность.

Естественно, в этом не будет ничего ужасного или компрометирующего, если Богна сделает первый шаг сама и если он позволит ей самой вести разговор. Но где-то в основе такого решения дела, где-то на дне ситуации остался бы отчетливый привкус насмешки, осмеяния. Он прекрасно чувствовал это и решил взять инициативу на себя. Сейчас он не думал о том, желает ли он Богну, поступит ли правильно. Просто знал, что так нужно. А что будет позже — это уже дело десятое. Как-то уж справятся с разводом, как-то уж они поженятся и станут жить дальше. Естественно — бедность, естественно — недостаток средств на важнейшие потребности Богны и ее ребенка…

— Что ж! Миллионы людей живут в недостатке.

Неважность этого казалась ему теперь несомненной. Но становилось отчетливым уже другое опасение: его собственное поведение. Он не мог представить, как будет постоянно, ежедневно жить рядом с кем бы то ни было. Сразу наступала апатия, раздражение, жажда одиночества и мучительное нетерпение. Если он желает поступить честно, он должен сразу, немедленно, несмотря на грубость такого шага, выйти из дому и оставить Богне записку с любым объяснением.

Но эти мысли мелькали в его голове, совершенно не оставляя следа. Не важно, поступает ли он правильно или нет, честно или плохо. Теперь уже не время задумываться, какие чувства он питает к Богне. Не отравит ли жизнь ей и себе, не соврет ли, сказав, что любит ее, не совершит ли безумство…

В прихожей коротко и сильно звякнул звонок.

Борович стиснул зубы и застыл у двери. Он слышал шаги Марцисы, щелчок засова и свежий, ясный голос Богны:

— Дома ли господин Борович?

— Конечно. Постучите во вторую комнату.

Он протянул руку и отворил дверь.

Она была в легком бледно-зеленом платье, худощавая, по-девичьи стройная. Белая шляпка, чуть надвинутая на лоб, еще больше подчеркивала свежесть и золотистый загар ее лица. Улыбчивая и любопытная, она остановилась на пороге.