Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

— Однако любили они друг друга сильно, — заметил Борович.

— Но, черт побери, есть же другие способы, помимо чтения Гомера, проявлять любовь. Однако он всегда был несообразительным. Я бы рассказал вам, как этот растеряха однажды выставил себя на посмешище, однако de mortuis nihil nisi bene [8] О мертвых или хорошо, или ничего ( лат .). . Так что хватит об этом болване. В конце концов, он оставил Богну одну, поскольку на старика Бжостовского рассчитывать особо не приходится, и вовсе не его заслуга, что она умеет устраиваться в жизни. Однако я, как друг умершего, считаю, что обязан опекать ее, тем более что она уже однажды продемонстрировала неспособность мыслить здраво. Имею в виду ее первое замужество А теперь она доверительно сообщила мне, — но, господин Борович, строго между нами! — что хочет выйти за этого Малиновского.

Борович пожал плечами.

— Я об этом слышал.

— И что скажете?

— А что я могу сказать? — Борович придал своему лицу равнодушное выражение.

— Как это?… Но вы ведь знаете этого Малиновского, знаете, что он за человек, вы ведь были коллегами?

— Мы работали в разных отделах. И мы с ним близких отношений не поддерживали.

— Но ведь даже сейчас вы с ним больше общаетесь, чем я. Я полагаю, что Богна и ее судьба небезразличны для вас.

— Для меня? — Борович покраснел. — Конечно, господин директор, но что я могу сказать о господине Малиновском?… Он хороший служащий, отзывчивый коллега… Прекрасно воспитан…

— Но какой он человек? Какой?! — Шуберт начал сердиться.

Борович развел руками.

— Насчет этого я ничего не могу сказать.

Он врал, и врал сознательно. На самом деле он не мог обвинить Малиновского в чем-то конкретном, но не выносил его, считал человеком беспринципным, низким. Однако ни за что не смог бы выдавить из себя нечто подобное. Да и зачем?… Не стоит питать надежду, что Шуберт может хоть как-то повлиять на решения госпожи Богны. Она слишком хорошо знает, чего хочет, — по крайней мере уверена, что поступает правильно. И имеющий благие намерения директор, который сам находится под опекой госпожи Богны, полагает, что она прислушается к его совету! Невероятно. Она бы просто рассмеялась и не стала бы тратить усилий, чтобы его переубедить.

Директор стоял, сунув руки в карманы, и молчал.

— Стало быть, — произнес, словно подводя итог, — вы считаете, что этот Малиновский порядочный человек и что госпожа Ежерская поступает правильно.

— Я вовсе этого не утверждаю, — ответил, пытаясь не вспыхнуть, Борович.

— Тогда в чем дело, черт побери? — Шуберт резко развернулся. — Вы из крови и плоти, а в башке у вас мозг или сделали вас из холодца?! Занимаете ответственный пост, но не имеете собственного мнения!

Борович побледнел.

— Это никак не связано с моими служебными обязанностями, — процедил он, — господин директор…

— Господин директор, господин директор, служебные обязанности! — передразнил его Шуберт. — Ладно, хватит, ступайте уже отсюда. Удивительно, сколько слюнтяев в нашей любимой стране!.. Погодите!

— Простите, господин генеральный директор, однако я не намерен выносить такой тон и такие выражения.

— Ну извините. Что вы на меня смотрите, как баран на новые ворота? Извините. Или мне перед вами на колени упасть?… Делаю все, что могу, а потому — простите. Что вы за люди! Холодные, как будто не кровь течет в ваших жилах. Ну, вы не сердитесь?

Он протянул руку, а когда Борович подал свою, Шуберт привлек его к себе и поцеловал в щеку так, что в ушах зазвенело.

Борович возвращался в кабинет потрясенный. Ягода был погружен в работу, у столика Малиновского сидела посетительница — толстая, одетая в черное госпожа с обвислыми щеками и складками на шее. Жалобным тоном она рассказывала Малиновскому о каком-то Перликовском, который ее обманул. Фамилию эту она повторяла то и дело, делая ударение на первом слоге. Борович раскрыл первую попавшуюся папку и попытался сосредоточиться. Нет, он не обижался на Шуберта, однако с возмущением ему было справиться непросто. Так или иначе, даже имея неплохие материальные условия, то есть такие, в которых жили вот уже несколько поколений Боровичей, он мог, более того — хотел работать, но не в государственной конторе, не в бюро, где необходимо выносить неприятное окружение, подчиняться людям, чьи манеры и отношение к другим противоречат нормам морали — тем, которые были приняты у Боровичей вот уже много поколений. Он не переваривал двух вещей: хамства и глупости. И именно поэтому не любил Малиновского — вернее, не только поэтому. Было бы преувеличением приписывать ему эти дурные черты. Даже большим преувеличением. В лучшем случае можно было говорить об отсутствии такта и о некоторой простоватости. Отсутствие «такта и обходительности», как говаривала тетка Антонина. Да, как раз ее образ жизни и отношение к ней были почти такими же, как у Богны. Разве что Богна не обладала таким очарованием. Еще когда он был маленьким мальчиком, всякий раз радовался, когда тетка Антонина приезжала к ним на Подолье. Только когда она сажала его к себе на колени и целовала в губы, он не испытывал отвращения. Поцелуи любого другого были ему неприятны, а ее поцелуи он хорошо помнил до сего времени. Было в тетке Антонине нечто королевское. Красивая и гордая, она никогда не улыбалась и поэтому наверняка не была счастлива. Говорили — как он узнал позже, — что она отказалась от многих выгодных партий. Когда он смотрел на нее издали, ему и в голову не могло прийти забраться к ней на колени и поцеловать в большие горячие губы. Только когда они были вдвоем и никто их не видел, она позволяла ему это делать. Уже после смерти тетки Антонины в течение долгих лет он то и дело воспоминал об этом. В гимназические времена он писал стихи, в которых воспевал ее, и верил, что она — единственная его любовь на всю жизнь.