Агния Кузнецова - Много на земле дорог

Андрей пробежал глазами подчеркнутые Петром строчки:

«Сотни тысяч лет в истории земли имеющие не большее значение, чем секунда в жизни человека — наверное протекли, прежде чем возникло человеческое общество из стада карабкающихся по деревьям обезьян».

Потом глаза его скользнули по нижним мелким строчкам, обозначавшим примечание, сделанное самим Энгельсом. Захватив длинными пальцами взъерошенные волосы, он читал шепотом:

— «Авторитет первого ранга в этой области, сэр Уильям Томсон, вычислил, что немногим более сотни миллионов лет , вероятно, прошло с тех пор, как Земля настолько остыла, что на ней могли жить растения и животные».

Что же делать? Что делать? Сможет ли он на экзамене выйти к столу, где сидят духовные пастыри в черных рясах, с большими крестами на груди, и всерьез, с видом верующего человека, говорить о том, как бог поставил «светила великие» на «тверди небесной»?

Андрей давно уже понял, что библия не откровение свыше, не слово божие, как учат богословы. Он твердо верил, что библия была написана людьми давних времен, не умеющих еще разобраться во многих явлениях жизни.

Противоречия между Ветхим и Новым заветами вначале ставили Андрея в тупик, а потом стали раздражать. В Новом завете говорилось: «Не противься злу. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему другую». А Ветхий завет учил христиан совсем другому: «Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб». И такими противоречиями была наполнена вся библия.

Андрей снова сел за стол и закрыл библию. Он испытывал острое отчаяние.

Вдруг над ним послышался смех. Андрей поднял голову и увидел возле себя Виталия.

Бритая голова товарища уже покрылась отросшими волосами, жесткими, как щетина. Теперь Виталий не был таким бледным, как прежде, исчезло выражение страдания на лице, но глаза… Глаза по-прежнему говорили о перенесенной душевной болезни.

Он сел возле Андрея и, задыхаясь от смеха, сказал:

— Слушай, Андрей Рублев, а ведь быстренько господь бог управился с созданием Земли. В шесть дней отработался. Но переутомился все же и на седьмой день отстранился от дел.

Виталий снова залился нездоровым смехом.

— Смеешься? Значит, не веришь тому, что тут написано? — тихо спросил Андрей, положив на золоченый крест библии свою руку.

— Что же я, маленький? — фыркнул Виталий. — И ты, Андрей Рублев, не веришь. Я же вижу. Все вижу. Ты только хитришь. Сам с собой хитришь…

— Ну, и что же ты будешь делать? — перебил его Андрей.

— Как — что? — не понял Виталий.

— Уйдешь? Отречешься? — пояснил Андрей.

Виталий замахал руками и прыснул от хохота.

— Учиться буду. Кончать академию. Учить буду паству истинной вере в господа бога нашего.

Виталий сделал серьезное лицо, перекрестился и отошел от Андрея.

«А как же иначе? Иного и быть ничего не может. Как ни безумен Виталий, но рассуждает по-своему мудро, — подумал Андрей. — Что же теперь делать? Путь избран, жить как-то надо».

Он склонился над библией. «И создал господь бог человека из праха земного и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою». Сейчас надо было забыть о науке, забыть о подлинной правде возникновения мира и погрузиться в этот страшный самообман.

Так учились в академии десятки студентов, и Андрей не был исключением.

Дни шли за днями. Кончилась зима, ветреная, теплая, со слякотью и дождями. Не раз вспоминалась Андрею сибирская зима — суровая, морозная, но зато солнечная и белая-белая. Порой ему казалось, что на душе у него тяжко только из-за этого низкого серого неба. Вот тучи уйдут, выглянет солнце, и снова ему станет легко, спокойно и радостно, в точности так, как было когда-то в Веселой Горке.

Но наступила весна, выглянуло солнце, помчались и запели ручьи, зацвела верба, а на душе легче не стало.

Начались мучительные головные боли, бессонница. А если он засыпал, то просыпался весь в поту, с ощущением неотвратимого несчастья, происшедшего в его жизни.

Он ходил в храм, выстаивал всенощные, обедни и вечерни, учился, сдавал экзамены. И часто ему казалось, что все это делает не он, Андрей Никонов, а его двойник. Самим собой он оставался только в те минуты, когда рисовал. Но и это было не так просто.

Однажды отец Зосима увидел портрет Иренсо, который Андрей все же написал масляными красками. Так же как и Виталий, отец Зосима осведомился, не эскиз ли это лика дьявола для будущей работы Андрея.

Андрей рассказал воспитателю о своем знакомстве с Иренсо, о том, что был поражен его мужественным лицом, ясной улыбкой, широтой его интересов.