Агния Кузнецова - Много на земле дорог

— Спорить бесполезно. Сейчас не царское время. Как я скажу, так и будет.

Бабушка и отец изумленно притихли, потом подумали: «А в самом деле, мальчику-то тринадцать лет».

Неожиданно для себя Костя обхватил руками худенькое тело бабушки, прижался к ней и горько заплакал.

— Уезжай, уезжай сейчас же, — сквозь слезы крикнул он отцу, — оставь нас с бабушкой… Нам с ней хорошо без тебя…

Трясущимися руками бабушка обнимала внука, обливалась слезами и, задыхаясь, твердила:

— Куда лучше-то! Жить будем душа в душу.

И верно, эти шесть лет прожили они дружно. Отец аккуратно присылал деньги. Писал письма. Костя отвечал ему вежливыми короткими записками, терпеливо отсиживал с ним часы в его редкие приезды и провожал с облегченным сердцем.

Два года назад пришла телеграмма о смерти матери. А вскоре умер и отец. Обе смерти не потрясли Костю. Отец и мать оставались для него чужими людьми. Семью, уют, родительскую ласку — все дала ему бабушка. Недаром и звала она его «сынок».

Александру Ивановну Костя любил как мать, но, кроме того, и уважал ее. Много лет избиралась она председателем колхоза. Он помнил ее в эти годы: всегда озабоченная, энергичная, властная, крепко держала она в руках сложное колхозное хозяйство.

Он вспоминал бабушку на поле в окружении колхозников. На ней черная юбка и белая кофточка, на ногах аккуратные сапожки. Волосы гладко зачесаны на прямой пробор, и голова покрыта белым в крапинку платочком. Вот сидит она за столом в правлении, подписывает бумаги. Народ обступил ее со всех сторон. По комнате расползается едкий дым от самосада.

Вспомнилось, как однажды утром бабушка прибежала домой, проворно сбросила юбку с кофтой, надела цветастое старенькое платье и принялась за уборку. За час дом преобразился: в окнах засияли стекла, заблестели, будто покрытые лаком, желтые половицы.

Костю тоже охватило желание помочь бабушке. Он стал мыть посуду, чистить картофель. Бабушка растопила печь.

Как сейчас, слышит Костя веселое потрескивание горящих дров, теплое дыхание из чела русской печи. Прихватив ухватом чугунок, бабушка ставит его в печь. Но обед доварить не приходится.

В окно барабанит дядя Антип, член правления колхоза. Он кричит срывающимся, как у подростка, голосом:

— По радио говорили — заморозки ночью! — и сердито мигает густыми рыжими ресницами.

Бабушка поспешно переодевается, набрасывает полушалок на плечи, в руки берет черный жакет и, наказав Косте не закрывать без нее трубу, чтобы не угореть, убегает так же поспешно, как и прибежала…

Врезался в память и другой случай.

Костя просыпается ночью от жужжащего звука швейной машины. В темную горницу из кухни, где работает бабушка, из-под двери проникает скудный электрический свет. С другой стороны, в щели ставней, вползает рассвет.

— Баба Саша, иди спать! — требовательно говорит Костя.

Он знает, Александра Ивановна кончает шить ему рубашку, отделанную у ворота и на рукавах узорчатой каймой. Ему так хотелось надеть эту рубашку на школьный утренник!

Почему же раньше Костя не замечал этой самоотверженной заботы о нем бабы Саши? И почему в эти годы, когда она ушла с работы и томилась в одиночестве, он так мало уделял ей внимания? И только теперь, глядя на нее, беспомощную, Костя чувствовал и любовь к ней, и жалость, и томящие угрызения совести…

Во дворе стукнула калитка. На крыльце, затем в сенях послышались шаги, и в кухню вошла соседка Наталья Семеновна, полная шестидесятилетняя женщина. Голову ее туго повязывал белоснежный платок. Аккуратные кончики платка — сантиметр в сантиметр — торчали надо лбом. Свежевыглаженную пеструю юбку с оборкой прикрывал тоже белоснежный полукруглый фартук. Накрахмаленная белая блузочка и до блеска начищенные поскрипывающие туфли довершали ее одежду.

— Ну, как Ивановна? — прикрывая дверь, нагибаясь и поднимая с половицы соринку, спросила Наталья Семеновна.

— Все так же, — ответил Костя, и в тоне его голоса послышалась такая грусть, что Наталья Семеновна прослезилась.

— Что это твоя команда прибрала плохо? — Наталья Семеновна мазнула рукой по столу и, повернув ладонь, показала прилипшие крошки. Подошла к окну, ткнула пальцем в сухую землю горшка с цветком. — Не годится. Ты вот что, Костя, завтра присылай их к восьми утра. Я сама поруковожу…

— Я их не посылаю, Наталья Семеновна, это их добрая воля.

— Ну, коли так, без тебя все устроится. А еду Ивановне сама готовить буду.