Агния Кузнецова - Много на земле дорог

— Закаляться надо, — сказал вожатый, легко поддавая ему подзатыльник. — Так что́ поведал тебе Павел Ефимович?

Сеня в ответ швыркнул носом; на открытом лице его нос казался меньше и жизнерадостнее.

— Простуженный, и всё, вот и прячу голову в шапку, — жалобно сказал он и помолчал. — Вот побывали мы в Семигорском. Село как село. Клуб есть, и школа не хуже нашей.

— Да ты короче!.. Что учитель-то говорил? — наперебой закричали ребята.

— Ну, вот учитель, — снова заговорил Сеня. — Старик. Весь седой. Старый-престарый. Руки дрожат. Ногу волочит. А глаза веселые, не стариковские.

— Да ты что, писатель или художник? — возмутился Ганька. — Нас не учитель, а партизаны интересуют.

— Ну, а я про что говорю? — пожал плечами Сеня. — Семигорский учитель сам эту пещеру нашел еще до революции. Он привозил ученого из города. Ученый признал, что рисунок сделан древними людьми, хотел вырезать его из скалы и в музей забрать. Ну, а тут революция началась. Не до камней. Про пещеру-то и забыли. А когда народ пошел в горы партизанить, учитель вспомнил про нее и рассказал партизанам. — Сеня обернулся, взглянул на небольшое отверстие в скале, со всех сторон прикрытое выступами и сплошь затянутое копотью от очагов первобытного человека и партизанских костров. — Вот и жили они тут. А где-то поблизости от пещеры должна быть охотничья избушка. В ней и погиб Володя Заречный. Он отстреливался от солдат карательного отряда.

— Костя, пойдем сейчас же искать избушку! Разреши побродить возле скалы! — стали просить ребята.

— Сейчас всем спать, — приказал Костя. — Дежурные — к костру. Смена через каждые два часа.

В пещере ребята зарылись в душистое сено, прижались друг к другу и, согретые теплым дыханием костра, безмятежно уснули.

Костя снял тозовку, прислонил к каменной стене, прилег на сено. Он посмотрел на светящийся циферблат часов и подумал, что ему никак нельзя проспать: через два часа предстояло разбудить новую смену дежурных.

Он лежал и смотрел на слепящее пламя костра у входа в пещеру. За костром, в непроглядном мраке, терялись тайга и небо. Потрескивали дрова, взлетало вверх пламя. И, когда освещенные огнем маленькие силуэты дежурных склонялись к костру и палками ворошили черные головни, вверх летели мелкие, яркие искры.

— Смотри, смотри, звезда покатилась! — зевая, с хрипотцой в голосе сказал дежурный. — А вон другая…

— А вон видишь звездища какая — Сириус. Первой величины, — заговорил тонким, приглушенным голосом другой дежурный, не выговаривая шипящие буквы. — Может, и там вот так же стоят люди и смотрят на Землю.

— Дурак! — перебил голос с хрипотцой. — Сириус звезда, как наше солнце. А люди могут жить только на планетах.

Костя сел, опираясь о стену пещеры и чувствуя спиной ее холодный камень. Некоторое время он посидел, прислушиваясь к потрескиванию костра и тихому говору дежурных.

Спать решительно не хотелось. Он встал и вышел из пещеры.

— Дремлете? — спросил он дежурных.

— Ничуточки, — бодро ответил тонкий голос. И у него получилось: «Ничутоски».

А другой дежурный сладко зевнул и признался:

— Залег бы — и до утра…

Можно было отправить ребят спать и не будить следующую смену. Но Косте хотелось провести поход по всем пионерским правилам. Он отошел от дежурных, присел на уступ скалы и стал смотреть в темноту. И вскоре начал различать неяркие звезды на небе, очертания деревьев на земле.

Он вспомнил слова мальчугана о жизни на Сириусе и подумал, что вот так же миллионы лет назад, может быть, на этом уступе сидел человек, одетый в шкуру… Так же пылал у входа в пещеру костер… На небе светились те же самые звезды, и вокруг шумел лес… Люди рождались, жили, умирали. Шли годы, десятилетия, века… а лес все шумел, звезды мерцали и мерцали… Косте стало тоскливо. Появилась жалость к маленьким людям, которые, прижавшись друг к другу, беззаботно спали в пещере, а двое у костра охраняли их покой. Стало жаль и себя. Промелькнет его малюсенькая жизнь, и не останется следа от этой жизни. А звезды так же будут мерцать в вышине. И деревья будут шуметь вершинами…

Вдруг в тайге затрещал сломанный валежник. Костя насторожился, подался вперед.

Дежурные ничего не слышали.

— У тебя, Тимка, какое самое-самое большое желание? — зевая так, что щелкнули челюсти, спросил в темноте все тот же голос с хрипотцой и, не дав товарищу ответить, сказал: — У меня — лесных голубей заиметь…