Агния Кузнецова - Много на земле дорог

Наталья Семеновна подошла к рукомойнику, вымыла руки и принялась хозяйничать.

С этого дня каждое утро пионеры являлись в дом своего вожатого и под началом Натальи Семеновны мыли, чистили, терли.

Больной становилось хуже. Она страдала от участившихся сердечных приступов.

Как-то утром Александра Ивановна сказала Косте:

— Жить мне, сынок, осталось недолго…

Костя побледнел и сел на стул возле кровати.

— Смерти я не боюсь… — Александра Ивановна говорила тихо, с трудом. Слова сливались, и казалось, это шелестит листва. Костя напряг слух. — Без дела мне все одно не жизнь, одна маета. Тебя жалко оставлять…

Она перевела дыхание, закрыла глаза. Под одной ресницей засветилась слезинка.

Костя судорожно вздохнул, дрожащей рукой расстегнул ворот рубашки.

— Самое главное, сынок, — дело. Без него нет радости… А потом — семья. Тут ты на свою семью смотри и учись. Вырос ты без родителей. Мать к другому мужу переметнулась, отец с девчонкой связался… Ладно, бабушка была. Слов нет, государство не бросило бы, а все же детство без родительской ласки — не детство… Так вот, придет тебе время невесту выбирать — на красоту не льстись, за лицом душу не прогляди, несчастья не оберешься… По себе все это ты знаешь. С разумом жизнь решай. Семь раз примерь, один раз отрежь…

Вовремя дала наказы внуку Александра Ивановна. К утру ее не стало. А еще через день похоронили ее в зеленой пади, на старом кладбище, которое старожилы называли Федотовым кладбищем, потому что первым был похоронен там Федот Стручков, основатель выселка. Дом его и сейчас стоит на окраине села — почерневший, покосившийся, похожий на старый гриб.

А жизнь шла по-прежнему. День сменяла ночь. Неделя бежала за неделей. Колхозники Веселой Горки так же трудились на полях, ребятишки бегали в школу. И только в жизни Кости закрылась страница, связывающая его с неповторимым прошлым.

В эти дни он был окружен заботой всего села. Илья Ильич старался держать старшего пионервожатого возле себя. На Ганьку и Намжила напала вдруг бессонница. Они жаловались, что дома не дают спать петухи и собаки, и бегали ночевать к Косте. Наталье Семеновне пришла охота ежедневно стряпать рыбные пироги, пельмени или шаньги, и все это она несла пробовать Косте.

И только та, забота которой могла быть самой дорогой и успокаивающей, проявила к Костиному горю полное равнодушие. Она, кажется, даже не была на похоронах Александры Ивановны. Впрочем, Костя точно не помнил этого. Он был слишком удручен смертью бабушки и на похоронах ничего не замечал.

Елизавета Петровна и всегда-то деятельная, энергичная, веселая, в эти дни находилась в особенном настроении. Она еще больше похорошела.

Звонкий смех ее то и дело звучал в учительской и на переменах, когда, окруженная влюбленными в нее старшеклассницами, она гуляла по коридору или второпях присоединялась во дворе к школьной волейбольной команде. Она умела ловко отразить два-три удара мяча и, разрумянившаяся, красивая, поправив свою золотистую корону волос, шла под укоризненными взглядами пожилых учителей заниматься делами.

Она все время куда-то спешила и теперь в школе находилась только те часы, которые были обозначены в расписании. Ей некогда было проявлять внимание к Косте. Поглощенная собой, она вдруг забыла о нем…

Но однажды Елизавета Петровна все же о Косте вспомнила.

Как-то вечером в ожидании Ганьки и Намжила Костя сидел над книгой в своем опустевшем, грустном доме и готовил институтское задание. Он услышал стук калитки, легкие, спокойные шаги на крыльце и почувствовал, что это идет она, Елизавета Петровна. Костя еще ниже склонился над книгой и поднял голову только тогда, когда Елизавета Петровна миновала кухню и вошла в горницу.

— Занимаешься? — весело спросила она.

Костя молча поднялся. Краска постепенно сходила с его щек, и лицо становилось бледным.

Елизавета Петровна вгляделась в него и ужаснулась:

— Похудел как!

Она близко подошла к Косте, с искренним участием обняла его и ласково, как ребенка, погладила по голове.

Костя порывисто отстранился.

«Только сейчас заметила и наконец пожалела», — подумал он.

Елизавета Петровна поняла его мысль.

— Друг мой, прости, — сказала она. — Ты несчастлив теперь, а я, напротив, непростительно счастлива…

Косте вспомнилось то ощущение приближения грозы, которое он пережил перед смертью Александры Ивановны. Он счел это за предчувствие… И вот опять на потемневшем небе, как мохнатое, страшное чудовище, ползла такая же туча. Она несла с собой страх, гибель надежд, мрак и отчаяние.