Валерий Мусаханов - И хлебом испытаний…

— Но какое отношение это имеет ко мне? Я потребитель, а не создатель техники.

— Вот ты и относишься к своей устаревшей машине, как к живому существу. Тебе жаль расставаться с ней, даже если ты поймешь и оценишь более современный автомобиль. Ты питаешь к ней нежность. — Буська торжествующе и лукаво посмотрел на меня и отвел взгляд.

— Не вижу в этом ничего плохого, — возразил я, немного удивленный оттого, что он четко выразил слова ми то, что я ощущал очень давно. — Всадник всегда любил свою лошадь, моряк — свой корабль. Почему же мне не любить свою машину?

— Вот поэтому ты — неконструктор, у тебя нет специфического мышления. — Буська наклонился вперед, взял кочергу и поправил головешки в камине, они разгорелись еще ярче.

— Ну, не знаю, — сказал я, слегка уязвленный, — мне приходилось заниматься всякими работами, и, по-моему, особой тупости в обращении с техникой я не выказал.

— Да ты ничего не пошит, — снова завелся Буська и поскреб темя. — Можно блистательно разбираться в технике и все уметь руками — это талант. А конструкторское мышление — это другое. Я тоже люблю технику. Для меня телефон или тот же двигатель внутреннего сгорания — просто чудо, но чудо закономерности. Я понимаю это, — он легонько постучал себя пальцем по лбу, — головой. А вот таланта нет. Я никогда не придумаю ничего сногсшибательного, но всегда замечаю несовершенство и чувствую закономерности. Понимаешь?

— Не очень, — честно признался я.

— A-а, с тобой говорить, как с бульдозером, — он заерзал в кресле.

— Так зачем ты торчишь в этом своем КБ? — спросил я.

— Я же сказал уже, к люблю это дело, но вот бог не дал. Поэтому-то и нишу эти популярные книжечки, — печально снизив голос, ответил Буська.

— Из чистой любви к технике? — поддел я.

Он лукаво улыбнулся, глаза снова зажглись хитроватым упрямым огоньком.

— Видишь ли, я действительно люблю всякую технику, люблю бескорыстно. Так почему не извлечь выгоду из своей бескорыстной любви?

— Да, конечно, — сказал я. — Любовь хорошо, но любовь и деньги еще лучше.

— A-а, что ты понимаешь в этом, — вялым жестом отмахнулся Буська. — Ни в деньгах, ни в женщинах ты — ни уха ни рыла.

— В самом деле? — подзадорил я, всерьез задетый его пренебрежительным тоном.

— Ну, зачем тебе деньги? Пьешь ты редко, за бабами не бегаешь, а на книги и машину, на свои потребности ты всегда заработаешь, потому что здоров и пока силен и есть руки. Заработать у нас легко, если только это ставить целью, — он смотрел на меня пристально, задорно и слегка печально.

— Тебя послушать, так я — образец умеренности, — признаться, несколько обескураженный, отозвался я. Никогда не думал, что Буська воспринимает меня таким скромным и благополучным, тускло-посредственным.

— Пожалуй, — охотно и даже не без торжества согласился он, улыбаясь.

— Вот уж не думал, что произвожу такое впечатление, тем более на тебя.

— Это и плохо. Самооценка редко совпадает с мнением окружающих, а у тебя между ними километры. — Буська вдруг умолк и потом сказал изменившимся тихим голосом, так, как будто разговаривал с больным или ребенком: — Ты не обижайся, Алеша, я никогда никого не учил жить… Но раз уж зашел такой разговор, то по давности знакомства могу я позволить себе говорить все, что думаю? — Он мельком взглянул на меня, опустил голову и задумчиво потеребил свою бородку.

— Ну, что за вопрос. Если ты или Кирка не скажете мне правду, то кто же тогда? — ответил я совершенно искренне.

— Кирка не скажет, — задумчиво отозвался Буська, — потому что он умный и деликатный человек, да вдобавок еще с комплексами… Да ты и сам знаешь, наверное. — Буська внимательно и серьезно посмотрел на меня.

Было до дрожи любопытно услышать мнение о себе, и, чтобы разговор не уклонился в сторону, я согласно кивнул с миной заговорщика, хотя и не очень понимал, что он имеет в виду, говоря о Киркиных комплексах.

Наступила неутомительная пауза, в которой особенно уютен был треск догорающих головне в камине, их тускло-оранжевое свечение и редкие язычки голубоватого пламени, вспыхивающие над этой горкой раскаленной меди. Воспользовавшись моментом, я налил себе и Буське и закурил сигарету, искоса наблюдая за сменой выражений на лице старого друга. Кажется, пробили четверть часы на камине. Из окна в комнату вплывал еще разреженный сиреневый сумрак и драпировал углы и полки с книгами.

Буська, теребя бородку, смотрел в камин, и оранжевые бусинки светились у него в зрачках… Есть категория людей, которым и без доказательств ясно, что параллельные прямые обязательно пересекутся где-то в пространстве и все начала и концы сходятся в одной точке. Буська был такой.