Валерий Мусаханов: Нежность

— Да… Здесь-то что не пилить. Помню в Усть-Выме еще позатот срок, в сорок девятом, — вот, где умираловка была. Лес — одни жердины, хоть об колено ломай. Деловой древесины — ни грамма. Приемка — на бирже; учетчик-вольняшка так и глядит, как бы обжать. Там и вольные вальщики были, они ему за каждый куб приписки платили, а с нас нечего взять; пайку ему, что ли, поволокешь. Да и паек-то тех… Пилишь-пилишь целый месяц и еле на восемьсот граммов, а то бывало фраернешься. Бригада большая, один месяц полная пайка тебе, другой пролетишь. Вкалывают-то все как гады, а на всех не выходит.

Правда, блатных сначала немного было. Я приехал, а там работяги, что такое вор в законе даже понятия не имели. Весь лагпункт с одного этапа — солдаты, матросы, — все по сто девяносто третьей. Кто старшине нюх начистил за издевки, кто за самоволку. Словом, мужицкая командировка. Ну и наш этап пришел — одни работяги. Было с нами два или три вора, но они тихо держались: втроем там, где тысяча работяг, много не надерзишь. Тихая командировка, срок отбывать можно, хоть и пайка тощая. А я приехал из такого пекла, где тридцать работяг и триста воров. Там хоть и заработаешь, так не увидишь, — все отметут. Были фраера, которые посылки получали, так блатные у выдачи стоят и ждут. Фраеру только за получение расписаться оставалось. Ну, а я — вечный индеец, никакого подогрева ниоткуда. Была сестра, письма писала, а потом вышла замуж за лейтенанта, уехала куда-то из Питера и все. Видно, не хотела мужу показывать, что я за хозяином числюсь, да и правда, хвастать нечем. Один поймет, а другой попрекать станет. Так что я не в обиде.

Да, так вот, я в той воровской колонии замотылил, поддошел крепко, спина вся чирьями пошла, от ветра качался. Ну, думаю, труба! А тут как раз на этап дернули. Сами знаете, дело не сладкое этап, но я подумал, один хрен: здесь лапти отбросишь, так лучше нового счастья поискать.

А кирюха у меня был ростовский, Алик. Он чего-то забоялся этого этапа. Я ему говорил, что хуже не будет, но он настырный, уволок чернильницу у нарядилы и пустил химии в глаза. Переборщил, верно, потому что я уезжал через два дня, а он даже свету не видел ни одним глазом.

Вот после того колеса этот Усть-Вымский лагпункт сначала курортом показался. И зона хорошая, кругом газоны, маки красные, штакетник проолифенный и бараки теплые, рубленые. Я бога молил, чтобы на этап не кинули по новой. Здесь-то все с первой судимостью, а у меня хоть сроку всего ничего, а хвост пушистый. Ну, попал я в бригаду приличную, ишачу потихоньку, уже и холку наедать начал. Все-таки это не на гарантийке сидеть, и курево в зоне водилось. В общем, отогрел душу. Да все ненадолго. Не везло мне всегда. Только обжился, в полный рост заходил, и шумок случился. В одной бригаде бывшие солдаты вольного мастера леса подвесили. Что-то он там обжал их или еще чего, толком не знаю. Словом, их всю бригаду сразу перед вахтой, когда из лесу пригнали, положили на землю, и надзор давай по одному дергать, а они не пошли, поднялись на ура — солдаты же и фронтовики — и валом на ворота наперли, прорвались в зону. Конвой стрелял, но так, поверх голов. Все же люди не в побег идут, а в зону рвутся. Ну и закрутилось колесо. Солдатня — народ дружный, бараки забаррикадировали, нары на дубины растащили, — думали дивизион в зону пойдет. А начальство уже битое было, с военных времен все по северным лагерям. Ну, оно штурмовать не стало. День проходит, два, три, а в зоне — ни хлеба, ни воды. Что на кухне было, все подмели. Правда, анархии не было, там и офицеры сидели, так они порядок держали — всем поровну. Ну, а через неделю, когда все уже легли в лежку, пришел в зону прокурор и начальство наше лагерное. Смело, без охраны вошли. Ну собрались на пятачке — был там такой возле столовой. Прокурор и говорит, что про дела того мастера он знает, что верно, мутил он там воду, ну, а убийство есть убийство, от трупа никуда не денешься; нужно, чтобы те, у кого кровь на руках, вышли, а остальным ничего не будет. Есть сведения, прокурор говорит, что в этом участвовало три человека, вот и пусть выходят, товарищей пожалеют. А — нет, так еще неделю подождут и все равно по-ихнему будет. И не мне вам говорить, что в лагере нужно помнить свою фамилию.

Дело это зимой, в январе было. Стоим на пятачке, ветер сифонит. Дрова в зоне давно вышли, и в бараках колотун мертвячий. Все скукожились, молчат. Прокурор в кожаном пальто, мужик такой видный, достал пачку «беломора», закурил, и у всех нюхало по ветру: на всей зоне уже три дня на закрутку не найдешь. Ну прокурор посмотрел и дал кому-то пачку, кто поближе стоял, — нате мол, курите. Ну известно, фраер на даровщинку жаден, замельтешили они там с этой пачкой. А прокурор подождал, пока закурят, и спрашивает: «Ну так что, ждать будем еще неделю или сейчас все решим?»