Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Таня перенеслась на волнах водки в Пхеньян и превратилась в очень ответственную корейскую девочку, готовую пожертвовать ради идей чучхе всем, даже любимой бабушкой.

Ответственная корейская Таня вставала рано утром, клеила тысячу-другую коробочек на местной фабрике, писала письмо Саманте Смит, потом бежала в школу, где училась на благо родины, Ким Ир Сена, ну, и идей чучхе, соответственно.

Жила корейская Таня хорошо: у нее было две пары штанов — одни штаны были синие, а другие целые. Время от времени из Советского Союза приходили посылки с необычными, но смутно знакомыми вещами, рис давали по талонам, а бедных не было, потому что не было денег, как таковых.

Так бы и проходило счастливое, идеологически выверенное отрочество, но однажды на перемене к Тане подошли люди в военной форме и велели идти с ними.

Они привели ее в бункер, где на стенах висели портреты Ким Ир Сена, Владимира Ильича Ленина и Валентины Толкуновой в красном купальнике. На столе лежал план подземного хода, ведущего в Сеул, и четыре порнографические открытки с японками.

— Идеи чучхе в опасности! — негромко, с металлом в голосе сказал невысокий худой мужчина, представившийся, как товарищ Цой. — Нам стало известно, что мировой империализм в лице американской шпионки Ким Бессенджер готовится напасть на секретное хранилище, в котором хранится рукописный план развития коммунизма на ближайшие пятьдесят лет. Ты должна спасти мировой коммунизм от засилия пергидролевых блондинок! Для этого ты должна вывезти план из страны и передать его нашим советским соратникам. А чтобы его не нашли при обыске, мы запихаем его тебе в разные естественные и не очень отверстия.

Таня почувствовала, как в нее засовывают свиток с иероглифами. «Это уже слишком» — подумала она и проснулась, обнаружив, что ее совершенно невозмутимо имеет сладкоголосый кореец, а сама она ему в этом активно способствует.

.Мы сейчас редко видимся: с окончанием института кончаются и студенческие дружбы. Но когда я приезжаю в Питер, то обязательно захожу в гости к Татьяне Борисовне Цой, заведующей отделением в одной из питерских больниц. И, отправив спать двух маленьких корейцев, мы поем под гитару про утиную охоту, Крещатик и шансонетку.

Поем те песни, с которыми осталась наша юность.

— На борту есть врач?

— Был.

Моя врачебная карьера продлилась недолго — на втором году я решил, что отечественное здравоохранение развалится и без меня. Но разобраться с эпилептиком на месте 14 С я, пожалуй, смогу — по старой памяти.

— Они же нежные! Ты их убила! — стокилограммовый Тагир нависал над рахитичной лаборанткой Леночкой, потрясая пробиркой с безвинно убиенными шигеллами.

— Совсем крышей на своей диссертации съехал, — вздохнула Леночка. — Вот счастье-то у человека: шигелл по горшкам пересчитывать! Хоть бы бабу завел!

— Утро инфекциониста начинается с горшечной, правда, Тагирчик? — сладко потянулся я над утренним кофе. — Ты у нас местная мадам Кюри, в говне ковыряешься, для науки живота своего не жалеешь. А я жалею! Убери со стола посевы немедленно!

Утро на клинической базе начиналось с кофе. Потом пятиминутка, на которой сестры сообщали о непристойном поведении больных.

— Сифилитичка из пятого бокса залезла в кровать к туберкулезнику из девятого за дозу.

— С гепатитного отделения пришел желтый плюгавый урод и заявил, что Наташа, ну, та, которая со всеми гепатитами сразу, обещала ему минет. Приперся на ВИЧ-отделение и требует минету!!!

— Одиннадцатый бокс напился.

— Всех выписать за нарушение режима.

— Мометхаджинов кидался в Тамару Георгиевну ножиком. И ругался матом!

— Посмотрите Мометхаджинова? — сверкает на меня очками зав. — У вас хорошо получается.

Я вздыхаю и иду смотреть парализованного из-за туберкулеза позвоночника матерщинника. Плотно закрыв обе двери и убедившись, что мимо бокса никто не идет, прерываю непристойное приветствие репертуаром пьяного докера, делаю «козу» и обещаю выкинуть парализованного БОМЖа под забор, присыпав сверху хлоркой. Сорокалетний татарин затихает и просит закурить. Закурить не даю, уходя предупреждаю, что если случай с метанием ножей в персонал повторится, вколочу ему ножик в хлеборезку.

Мы оба довольны диалогом — с ним поговорили, не как с умирающим, а вполне полноценным уголовником, я же доволен педагогическим эффектом.

Придурковатый пациент, встреченный в коридоре, пытается со мной флиртовать. Прошу его держать дистанцию. Он идет жаловаться завотделением на мое гомофобное поведение. Зав хихикает.