Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Я не вижу Костаса неделю, две, месяц. Купив очередную газету, натыкаюсь на криминальную хронику с портретом для опознания. Аккуратно сложив газету, впихиваю ее в ящик с мусором и, выпрямляясь, вижу в зеркале отросшие темной медью и серебром корни волос. Я иду краситься в брюнета.

На следующий день мне исполнится двадцать. Отпуск закончен.

— Вам будут предложены алкогольные напитки...

Что такое безудержное, горькое пьянство, я узнал во время первой же сессии: кто-то пил от радости, кто-то от расстройства, а кто-то — чтоб хоть как-то коммуницировать с окружающими, ибо пьяный трезвого не разумеет.

Среди нетрезвых дев особо сильна тоска по брутальному персонажу, хрипловатым голосом сообщающему, что идет по Крещатику на дело. А в общежитии медицинского института и девы, и алкоголь водились в ассортименте.

Слава у общежития была дурная. В огромном неотапливаемом коридоре можно было запросто встретить пьянющую девку в белом халате на голое тело, в темной женской душевой — затаившегося дауна, сына дворничихи, а на кухне — кастеляншу, изготовлявшую отвар маковой соломки.

Греховность обитателей была обратно пропорциональна этажности: на первом этаже жили самые прожженные. Вероятно, это было связано с возможностью принимать гостей через окно, минуя строгий взгляд вахтерши.

По вечерам (а то и средь бела дня) на первом этаже случались миленькие маленькие оргии: в одном углу комнаты под гитару исполнялись истинно медицинские песни Розенбаума, сменявшиеся Шуфутинским и Кругом, в другом происходило по-студенчески бодрое соитие, а в третьем единственная на все общежитие девственница готовилась к зачету по судебной медицине.

Главным песенником общаги был местного разлива кореец, имевший сакраментальную фамилию Цой. У него была гитара, на которой он даже умел играть, и имел приличный голос. Как известно, юноши учатся играть на гитаре не из любви к музыке, а потому, что владение инструментом увеличивает шансы на случайно обломившийся секс. После третьей бутылки начиналось нестройное хоровое пение, и Цой наметанным взглядом прикидывал степень податливости окружающих первокурсниц.

Кроме песен, излюбленным развлечением Цоя была игра «напои Таню» — ту самую единственную девственницу, которая, как всякий запретный плод, манила его невероятно. Таня была с принципами, краснела при слове «Тампакс» и была воспитана бабушкой, членом КПСС с тридцать-лохматого года. Упорно накачивая Таню алкоголем, он надеялся на чудо.

На обмытии сессии третьего, самого тяжелого курса, Таня решительным шагом подошла к столу, скинула со стула уснувшего аспиранта из Конго и налила себе стакан водки «Распутин». Эта водка обладала чудесным свойством: когда степень опьянения переходила критическую отметку, бородатая тварь, изображенная на голографической этикетке, начинала цинично подмигивать.

Таня напивалась не просто так, а по причине глубокого недоумения: в этот вечер она осознала, что преступные соседки по комнате, несмотря на глубокую безнравственность образа жизни, чувствовали себя отлично. Преступление в Таниных глазах предполагало наказание, но кары в лице декана, профкома и беременности никак не хотели настигать блудниц. И профком, и деканат были ничуть не лучше, а первой наукой, которую постигали первокурсники, была наука контрацепции.

Впервые Таня задумалась — а для чего все эти жертвы, и стыдные сны по ночам, и тяжесть внизу живота при взгляде на полуголые мужские торсы, и эта абсолютно никому не нужная перепонка, над которой смеялся весь этаж. Моясь в гостях у тетки, Таня увидела свое отражение в большом, обрамленном потускневшей позолотой зеркале. Увидела — и замерла. Привыкши воспринимать себя, как девочку, студентку, формального носителя женского пола — она испугалась стоящей перед ней молодой бабы с тяжелыми, чуть отвисшими грудями, крутыми бедрами, расплетенной черной, ни разу не крашеной косой, перекинутой на плечо.

Выйдя от тетки, она приняла твердое решение напиться.

Незаметно для себя Таня прикончила стакан. Распутин уже полчаса отчаянно подмигивал ей, и она незаметно заснула под неясный гул, в котором слышалось что-то про Таганку, и ночи, полныя огня.

Тане снился сон. Не просто сон, а идеологический, возвращающий в те прекрасные годы, когда пионервожатая объявила сбор теплых вещей в помощь коммунистам Северной Кореи. То, что эти вещи потом попадались по комиссионкам, пафоса момента не сбавляло, и сознательные пионеры хорошо почистили содержимое родительских шкафов.