Валентин Крючков - На крутом переломе

Никаноров поднялся на свою площадку, подошел к двери и позвонил. Немного подождал, вынул ключ, сделал им два оборота в замке — и открыл дверь. В прихожей пахло пылью, устоявшимся потом от обуви. Надо будет перед отпуском навести порядок. Где же Вадим? Вадима дома не было. Вот еще одна забота. Марина, Ольга, Вадим, отец. Самые близкие люди, а сколько страданий. Наверное, и я им причиняю не меньше. Умоюсь, выпью стакан чая, и потом — в райком.

Никаноров прошел на кухню, зажег газовую конфорку и поставил чайник. И тут неожиданно он заметил на банке с чаем письмо. Взял его и прочитал надпись, сделанную на конверте: «Вскрой утром. Прошу тебя, папа!?» А вдруг что-то такое? Ну и задачу сынок подкинул. То Угрюмов, то родной сын. Они что, сговорились? Может, там письмо от Марины? Тогда почему утром?

Он снял костюм, рубашку, прошел в ванную комнату, умылся. Потом заварил, выпил стакан чая и все время думал, что делать с письмом, которое лежало рядом с чайником. А вдруг утром будет поздно? К чему мне эта игра в кошки-мышки.

Торопливо вскрыв конверт, Никаноров, волнуясь, стал читать неожиданное послание сына.

«Дорогой мой папа! Пройдет время и ты поймешь, и не осудишь. Ты знаешь, какие последствия оставила на земле авария на Чернобыльской атомной станции? Так вот. Они, эти последствия, будут продолжаться еще десятки лет. За что страдают наши безвинные люди? Наш советский народ. То, что делается руководством области и города по предотвращению ее пуска, — своего рода камуфляж. Он вынужденный. Ведь премьер Союза, зная, что не дело, когда опытная атомная станция достраивается практически в городе, в то же время говорит, что атомные станции — наше будущее. Не ожидал от него! А ведь и он говорит, что слуга народа. Какого? И теперь скажу, что меня побудило решиться на крайнюю меру. Один мой знакомый точно узнал, что привезли второй реактор. Как это сделали? Из Москвы позвонили в область. И предупредили, чтобы предприняли все меры предосторожности по доставке реактора на место. Наше руководство, — все же сильна командно-административная система, — взяло под козырек. Местные власти боялись не только Центра, боялись общества зеленых, общества женщин-матерей, всех борцов против атомной станции. А главное — боялись рабочего класса, народа боялись. Старались обмануть его. Потому что на первом месте у них было личное „я“, боязнь и дрожь за свои служебные кресла и кабинеты, с которыми при ослушании можно было расстаться. Поэтому в служебном страхе за свои годами насиженные места они старались обмануть народ. И они его обманули. Бедный мой народ! Его всегда кто-то обманывает. Кто-то предает. Кто-то ведет не туда, куда следует. И он терпит. Но это, не сомневалось: до поры до времени. А тут опять эта подлость с реактором.

Реактор везли ночью. Везли тихо. Со всеми мерами предосторожности, чтобы не вызвать ненужного любопытства и подозрений. Вот как народа боялись слуги его! Народа всегда бояться надо. Он все сметет, если поднимется.

Когда я узнал, что реактор на месте, то сразу решился. Иного выхода не вижу. Я еще до этого несколько раз съездил на экскурсию. Взорвать ее без гибели самого себя вряд ли удастся. Но будем надеяться. Ты заметил мою подготовку. Я читал про народников. Бороду отрастил. Бросил бокс. Дело теперь не в этом. Я ушел из дома, чтобы выполнить то, что кто-то должен выполнить. Я взорву ее, пока можно будет взорвать. Иначе будет поздно. Если не удастся выполнить намеченное, меня ждет тюрьма. Все может быть. Но ни то, ни другое тебе хорошего не сулит. А что поделаешь? Ты самый близкий мне человек на свете. Поймешь и простишь. Пусть простит меня и мама, если она вдруг объявится. Очень жаль, что не пришлось ее увидеть. Жива ли она? Ты ее береги, когда встретишь. Крепко тебя целую и обнимаю. Вадим, сын Никаноров.

Р. Ѕ. Не забывай дедушку и бабушку. Ведь они у нас такие замечательные! Если бы не АСТ, я, безусловно, подался бы в село, к дедушке, и в школе стал преподавать физику и математику. Там эти предметы без преподавателей. Уроки, по совместительству, по-прежнему ведет бригадир механизированного звена… В прихожей, на тумбочке, завернуты в пакет пленки. Отдай их Любе Кудриной. Она придет за ними. Вроде все. Прошу тебя, папа, не вздумай звонить в милицию. Только дело испортишь, навредишь больше. Ты одно пойми: ведь за нами миллионы. Одна, две жизни, на худой конец, стоят этого. Вот почему я просил тебя вскрыть конверт утром, чтоб не было времени на размышление, что делать. И учти: не надо думать, что все плохо окончится. Мы тоже не лыком шиты. Неужели, думаешь, умирать охота? Фигушки. Но если выхода не будет — одна—две жизни, повторяю, стоят спокойствия, нескольких миллионов?! К тому же мы с Олегом не одиночки: у нас есть дублеры. Ну вот я и сказал тебе все, что хотел. Прощай, папа, 1990 год. „Н. Н.“».