Никак только она не могла сообразить, почему так морозно: вроде бы кругом дома большие, в них тепла много, а на улице — окоченеть можно. Перебирая в памяти наставления отца, Симка читала таблички с названиями улиц, номера домов и почти бежала, не сбиваясь с пути, будто уже не однажды побывала здесь.
Ей совсем не хотелось встречаться с теткой Аглаей, но мать очень просила остановиться у своей сестры: «Глаша-то в городе совсем зачахла, развесели ее, гостинцы вот передай, может, ей пищу переменить надо, да про нервы не забудь спросить».
Войдя в подъезд, Симка долго стояла, успокаивая сбитое морозом дыхание, ожидая, чтобы оттаяло лицо; вдруг она почувствовала, что трусит, и по лестнице подниматься стала медленно, раздумывая, не повернуть ли обратно… У дверей она еще постояла, долго и старательно поправляла платок, проверила почему-то на все ли пуговицы застегнуто пальто.
Стук в тишине показался ей громом, и она отпрянула от двери… Неужели до сих пор спят? Она сняла шубенки и постучала так, что почтовый ящик на двери задрожал. Послышался рассерженный сонный голос:
— Кто здесь?
— Да я это! — крикнула Симка уже в нетерпении. — Тетя Глаша, это я!
Щелкнул замок, потом — второй, еще что-то скрипнуло, звякнуло, опять щелкнуло, и дверь открылась. Тетка Аглая в длинном полосатом халате жестом пригласила войти, повозилась с замками и лишь после этого сказала:
— У нас есть звонок.
И Симка остро пожалела, что послушалась матери. Она сразу почувствовала себя одинокой здесь, ей неприятно и обидно было, что ее почему-то жалели, и жалость эта отдавала презрением. И все дни Симка мучилась, что не может набраться решимости и сбежать от тетки, жить в гостинице с новыми знакомыми.
С утра до вечера молодые животноводы были заняты: слушали лекции, заседали, ходили на экскурсии, смотрели научные фильмы, встречались с передовиками.
А как-то пришли в театр. Сначала Симке там не понравилось: она стеснялась и своего цветастого платья, и новых туфель на неимоверно высоких от непривычки каблуках, будто ходила по частоколу, иногда даже руками взмахивала, чтобы не упасть. И в то же время туфли заставляли ее держаться прямо, собранно, словно какая-то сила приподнимала и вела ее.
С удивлением и неприязнью разглядывала Симка нарядных и красивых женщин, краснела, увидев голые руки или вырез на груди.
Подошли знакомые девушки, надоумили купить мороженое и, оказавшись среди своих, Симка повеселела.
Места у них были близко от сцены. И едва Симка оперлась о потертые бархатные ручки кресла, как в душе потеплело, по предплечьям пробежал морозец — так бывало в детстве, когда готовилась перед сном слушать бабушкину сказку.
Темно-малиновый, в светлых складках, богатый, даже с виду тяжелый занавес, нестройные загадочные звуки инструментов, приглушенный говор зрительного зала и боль в пальцах от новых туфель — все было необыкновенно.
А когда погас свет, на Симку пахнуло прохладой, и она опять как будто слушала сказку. Ни разу в жизни не видела она такой красоты, не подозревала даже, что бывает такое на свете…
Утром инструктор обкома комсомола, выдавший билеты, объяснил, что будут показывать балет — такой вид искусства, в котором не говорят, не поют, а только танцуют, и очень долго.
Сначала вроде бы все это нравилось, но танец сменялся танцем, артисты странно размахивали руками, бегали из угла в угол, неестественно таращили глаза, и Симка мучительно ждала, чтобы кто-нибудь на сцене хоть вскрикнул бы, что ли…
Сказочность, очарование исчезли.
Потом, Симка и не заметила когда, что-то с ней произошло, и она, вытянувшись вперед и прижав руки к груди, вся слушала музыку, вернее, не слушала, а чувствовала то, что она хотела рассказать ей, и это находилось в удивительном соответствии с тем, что происходило на сцене.
Симка поняла незамысловатый сюжет балета, поверила в него, убедилась, что не нужен здесь человеческий голос; театр завладел ею, как он завладевает неискушенными, доверчивыми, наивными сердцами.
И когда занавес медленно двинулся к середине сцены, Симка устало откинулась на спинку кресла и лишь тут заметила, что до этого все время мысленно танцевала…
Она сбежала от знакомых и, спускаясь по лестнице, обнаружила, как легко и даже привычно идетея на высоких каблуках. Глядя в темное окно, она дышала громко, словно после взволнованного разговора, боясь, что кто-то может вспугнуть. Ей казалось, что за окном та самая ночь, когда Симка шла одна по полю, когда падала в снег… И не верилось, что сейчас, когда она здесь, кто-то работает…
Читать дальше